ВьЮжная Америка
Шрифт:
Длинные дрлгие очереди, толкотня, непроходимые человеческие заторы, один туалет на пять тысяч человек. На все это можно было бы махнуть рукой, тем более что парк не настоящий, временный, но карусели неприятно поразили нас больше всего. Они были старые. То есть изношенные донельзя. Их даже не пытались обновить, хотя бы подкрасив. Я смотрел на неистово вращающиеся колеса, рамы, диски и думал, что от веселья до реанимации здесь один шаг.
— Начнем с чего-нибудь попроще, — сказал я, имея в виду более медленные механизмы.
Но, покатавшись на «медленном», мы убедились, что наши страхи напрасны. Да, карусели не новы, давно не крашены, но конструктивно они сделаны с огромным запасом прочности. Людская масса для большинства из них вообще незаметна. И тогда мы пересели на «быстрые», например, в шестиколесную вращалку, которая швыряла нас с Машей
Самая большая толпа собралась у трясущегося круга. К нему простаивали по часу, лишь бы потрястись. Принцип аттракциона прост: подвешенный на пружинах семиметровый диск со скамейками раскачивался во все стороны эксцентрически закрепленным валом, и разместившаяся на скамьях (а кто и на полу) публика сначала медленно, а потом все быстрее вибрировала, амплитуда вибраций росла, и уже через минуту многие слетали со скамеек и валились друг на друга. Вскоре на диске образовывалась каша, где чьи ноги, где чьи руки — невозможно понять. А крику! Будто их режут свиными ножиками. Один орет от страха, другой едва жив от смеха. Вдруг все останавливается, и слабо держащаяся на ногах группа измятых индивидов сходит вниз под завистливые реплики стоящих в очереди.
Но туда мы не пошли — слишком долго ждать. Зато Маша втянула меня в «Ротор». Да, на его круглых бортах честно написано — психам и сердечникам вход запрещен. Но кто ходит в Луна-парк с медицинскими справками? Я подумал, какой черт сердечник, разве я сердечник или тем более псих? Разве может быть опасной дурацкая детская каруселька? И купил билеты.
В «Роторе» разместилось человек пятнадцать, все встали спиной к резиновой стеночке. Закрылась дверь, и стеночка, вместе с полом, начала вращаться. Очень скоро всех нас придавило к стене с такой дурной силой, что не поднять руки. И вдруг пол начал уходить вниз. А мы остались висеть, как мухи на липучей бумаге. И в таких же мушиных позах. Но ротор стал замедляться, и мы медленно поползли вниз, к полу. Однако пол уже шел нам навстречу, ротор ускорился, железный пол грозил сломать наши ноги, испуганные человечки бешено затрепыхались, убегая от него, и, как только убежали, пол снова утонул в глубину, а мы снова превратились в приклеенных мух. Это издевательство с уезжающим полом повторилось пять или семь раз, я не считал. Я только посматривал на синеющего толстого парня напротив, который жадно хватал воздух рыбьим ртом и был готов впасть в предсмертную кому. Когда нас наконец-то выпустили (из жалости, наверное), мы были похожи не на мух, а на слегка придавленных пальцем тараканов. Все, кроме Маши, конечно.
— Это самая лучшая карусель, на которой я каталась, — заявила она.
Да уж, чтобы спорить о вкусах, прежде всего нужно иметь крепкое здоровье.
Но в целом нам понравилось. Правда, мне так и не удалось уломать Валентину прокатиться хотя бы вместе с малышней. Бесполезно, ее инстинкт самосохранения оказался на недосягаемой высоте.
— Чтобы за мои деньги меня же и угробили? — возмутилась она.
Что ж, в этом тоже есть своя логика.
Мы нашли нечто вроде переносного кафе и немного посидели в тени под душераздирающие звуки популярнейших на юге местных мелодий. Хотя об эквадорской музыке, точнее, о песнях, можно говорить часами, скажу главное. В основе этих песен — извечный романс. Вольный перевод стихов последних двухсот шлягеров может звучать примерно так:
Ты меня не любишь, А я тебя люблю. Ты на меня не смотришь, А я на тебя смотрю. Припев: Но вот ты меня полюбила, И я танцую с тобой. О, как мы любим друг друга, О, как люблю я тебя.Однако это перевод именно вольный. Дословно же получится примерно то же самое, но в каждую строчку местные поэты умудряются вставить слово «корасон», что по-русски — просто «сердце». Если честно, то никакая, даже самая красивая, самая по-народному звучащая, самая искусно исполненная песня ни за что не пойдет в Эквадоре, если в ней хотя бы пять или шесть раз не повторяется слово «корасон». Доходит до смешного. Мы с Машей слушаем очередную песенку. Маша говорит:
— Какая чушь!
— Что ты! — возражаю я. — Это замечательная песня! Потянет на первую премию, вот увидишь. В ней не меньше десяти корасонов.
— Нет, штук семь, наверное, будет.
— Спорим?
Маша спорит. Мы начинаем считать. Раз, два… пять… восемь… четырнадцать!
— Ну что? Кто был прав?
— Да, целых четырнадцать — это, конечно, премия. — Маше некуда отступать, она проиграла вчистую. Но и я не выиграл. Следующая песня побила все рекорды: ее хитрые создатели приклеили к припеву целых три строки сплошных корасонов.
Все другие авторы были посрамлены, и эта песенка завоевала все, что только можно завоевать, плюс беззаветную народную любовь.
Вот и теперь мы сидим в кафешке и прямо в наши уши из отчаянно потертых динамиков валом валят тонны корасонов, на все лады, всеми голосами, от детских тенорков до пропито-прокуренных басов. Эквадор — страна музыкальных корасонов, это нужно иметь в виду. Нервных просят выйти из зала.
Что же до Луна-парка, то кроме каруселей меня интересуют и люди, на них катающиеся. Китийцев вообще-то никак не назовешь сорвиголовами, не скажешь о них, что они безрассудны и отчаянны. Они не козыряют фальшивой смелостью: если страшно, китиец так вам и скажет: «Страшно!» — и не ощутит никакого стыда или неловкости. Зачем, в самом деле, скрывать очевидное? Но в луна-парке я увидел и другую сторону этой медали: китийцы и, вероятно, почти все эквадорцы очень любят, когда их пугают. Им очень страшно, до коликов и мороза по спине, но именно от этого они получают огромное наслаждение. И жутко, и весело, и смешно, и интересно. Чем страшнее, тем больше хочется попробовать еще раз. Авантюризм? Несомненно, но в самом простом, в самом наивном его выражении.
Впрочем, возможно, я усложняю. Люди пришли повеселиться и за свои деньги хотят получить как можно больше удовольствий.
Еще я понял в Луна-парке, что «омовение головы» — массовая привычка. Ранее мне уже встречались индейцы с мокрыми головами. Обычно где-нибудь у раковины общественного туалета, перед зеркалом, они старательно смачивают пальцы и укладывают волосы. Ничего особенного. Но это лишь имитация омовения. На юге не просто укладывают волосы — их обильно орошают обеими руками. Черные волосы становятся лаковыми. За этим действием стоят не только суеверия, но и процедура обливания святой водой в храмах (не окропления, а именно обливания). Выходит, и здесь нашелся перепев между язычеством и католичеством. Так или иначе, но в углу Луна-парка стоял большой железный бочонок, к которому тоже выстроилась очередь, и найти молодого индейца или «темного» метиса с «неподмоченной» головой было практически невозможно во всем парке.
А еще мы съели по яблоку с глазурью, миль сукров штука. Слегка печеное яблоко насаживается на палочку, как эскимо, и обливается горячей густой глазурью алого или пурпурного цвета. Таких яблок на юге ежедневно съедают, наверное, тысяч сто.
И, только перекатавшись на всем, кроме совсем уж детских устройств и того вибрирующего диска, к которому не подойти, мы ушли из Луна-парка. Все остались довольны, и хотя вряд ли это можно было назвать праздником, но для нормального выходного дня развлечение получилось вполне сносным.
Мы остаемся?
Сегодня приходил хозяин локаля, который я арендую, со всей семьей приходил. Честно говоря, мне так и не удалось разобраться, чего они, собственно, хотели: в мой магазинчик ввалились господа Рэстрэпос всех возрастов и давай целоваться с Машей.
О, это еще один очень странный и в то же время лукавый обычай здешних мест — целоваться с девушками под видом приветствия. Ясно, что ни испанцы, ни тем более индейцы не являются изобретателями таких привет-поцелуев. Это вполне интернационально. Например, практически весь юг России так целуется. Целуются и в Европе, и в Америке. Но с одной оговоркой — целуются мужчины, приветствующие мужчин, и дамы, приветствующие дам. В этом нет, конечно, ничего аморального, разве что немного негигиенично. А вот чтобы парни целовали девок, вот тут увольте, такого я что-то нигде не встречал, только в Эквадоре.