Выжжено
Шрифт:
Разговор грозил перейти в благожелательный трёп. Пора уже было проявить немного враждебности.
– Господин Анштэттер, – начала Доротея, – мой сын нашёл эту коробку в подвале. Мы посмотрели эти бумаги и хотели бы знать, что они означают.
Анштэттер пожал плечами.
– Ну, я теперь и не помню, что за бумаги…
– Наброски доклада о нефтяном поле. Мы их прочитали и разошлись с мужем во мнениях. У меня такое впечатление, что вы, будучи инженером-нефтяником, узнали, что нефть в скором времени станет непомерно дорогой, и стали искать дурачка, который купит у вас дом с дорогим отоплением.
– Доро… – ощущая мучительное неудобство, пролепетал Вернер.
Мужчина помедлил, затем сказал:
– Не хотите ли зайти в дом? Там будет удобнее говорить. А это всё довольно трудно объяснить.
– Время у нас есть, – ответила Доротея.
– Как скажете, – кивнул Анштэттер.
Он провёл их в одну из каменных хижин, что-то вроде кухни или хозяйственного помещения. Тёмные, затхлые бочки штабелем громоздились у стены, на верёвке висели пучки сушёных трав, а у мойки сушились стеклянные банки для домашнего консервирования. Скамья и стол были сколочены из грубых досок давным-давно.
– Это верно, я был инженером-нефтяником, – подтвердил Анштэттер, когда Доротея вручила ему коробку с бумагами.
– И поэтому вы знаете, что нефть будет дорожать?
Тема была ему явно неприятна.
– Скажем так, у меня есть теория. Которая побудила меня изменить мою жизнь… Нашужизнь, поскольку это касается и моей семьи… И я решил рискнуть, бросить всё и начать с начала.
Доротее стало тревожно. Что-то он ходил вокруг да около.
– Господин Анштэттер, почему вы продали дом?
– Там бы у меня этого не получилось. Вы же видите.
– Потому что нужно слишком много топлива?
– Это лишь одна деталь. Там и земля неподходящая, на ней ничего не растет, кроме травы. И прикупить земли нельзя, потому что вокруг – заповедная зона. – Он поставил коробку на стол, посмотрел на неё и заговорил тише. Почти виновато. – Мне нужны были деньги, чтобы купить нечто вроде этой усадьбы. Я требовал от маклера, чтобы всех потенциальных покупателей он предупреждал о недостатках дома. Он уверял меня, что вас он тоже о них предупредил.
– Да, – кивнул Вернер. – Он предупреждал.
– Но это прозвучало бы иначе, если бы он сказал, что нефть подорожает, – добавила Доротея. Лишь бы не сползать в доброжелательный тон. Вернер снова кивнул, не желая никого обидеть.
– Сомневаюсь, что мне удалось бы заставить его сделать это. Кроме того, это только теория. Даже мы, авторы, не смогли прийти к единому мнению, насколько серьёзно к этому относиться. – Анштэттер включил тусклую электрическую лампочку, висевшую над столом, и поднял крышку коробки. – Под конец я работал в Саудовской Аравии, на королевскую нефтяную компанию «ARAMCO». Там хорошо зарабатывают. Но для этого вы должны подписать договор, который запрещает вам разглашать информацию об отдельных нефтяных полях. Статистика – государственная тайна. Если хочешь прочитать доклад, написать статью или что-то такое, ты должен предоставить текст комитету при «ARAMCO» и еще в одно место в саудовском министерстве нефти, и они вычеркнут всё, что может указывать на какие-то конкретные географические детали. Когда я отказался вычеркнуть название нефтяного поля, вышла ссора, и я решил
– Гхавар? – спросил Вернер.
Анштэттер кивнул.
– Кстати, произносится не так. Сочетание «гх» в арабской транскрипции произносится как гуттуральное [34] «р». – Он продемонстрировал, закатив звук далеко в гортань. – Не спрашивайте, почему, система идёт от англичан. Как бы то ни было, поле называется Равар.
Едва услышав это слово, Доротея вспомнила:
– О, тот звонок!
Мужчины посмотрели на неё с недоумением.
34
Гуттуральное – занёбное.
– Что-что? – спросил инженер-нефтяник.
– Некоторое время назад звонил человек, он хотел поговорить с вами. На ломаном немецком. Имени не назвал, но просил передать вам, что вы были правы. И потом он сказал, что Раварна последнем издыхании. – Она посмотрела на Анштэттера. – Он имел в виду нефтяное поле, не так ли?
– Да.
– А я тогда подумала, что речь идёт о человеке. И у меня не было номера вашего телефона.
Анштэттер потёр шею.
– Это мог быть только Гиоргос. Один из моих соавторов, киприот. Он остался в Саудовской Аравии. Наши расчёты казались ему чистой спекуляцией… Вы не помните, когда это было?
– Помню. Это было в тот день, когда я узнала об аварии моего брата. Четырнадцатого сентября.
Анштэттер задумчиво смотрел себе под ноги.
– Тогда это уже не теория, – сказал он. – Тогда случилось то, чего я и боялся.
Мысль, что нефть когда-то кончится, не нова. Она сопровождает человека с тех пор, как он впервые нашёл нефть.
Первые промышленно эксплуатируемые источники в Пенсильвании истощились быстро. Учёные, пересчитав опытные данные первых десятилетий и приложив их к месторождениям, известным в 1920 году, пришли к чрезвычайно пессимистическому прогнозу относительно нефти как источника энергии.
Но едва эта дискуссия началась, как в восточном Техасе, а позднее в Персидском заливе открыли нефтяные поля столь гигантских размеров, что все прогнозы оказались просто смешными. Нефтяная индустрия бурно развивалась, потребление нефти росло, но каждый год находили нефти больше, чем были в состоянии добыть. И тот момент, когда все это может кончиться, больше не просматривался.
Человек, которому предстояло выяснить, как на самом деле рассчитать будущее нефти, родился в октябре 1903 года в Техасе, неподалёку от центра тогдашней нефтяной индустрии. Его звали Марион Кинг Хубберт. Ещё ребёнком его притягивали такие предметы, как телефон или паровая машина, и он решил выбрать себе научную карьеру. Он изучал геологию, математику и физику в Чикаго, а в 30-е годы увлёкся геофизикой в университете Колумбия, Нью-Йорк. Попутно он работал на Геологическую службу США, пока в 1943 году не возглавил исследовательскую лабораторию компании «Shell». В 1964 году он снова вернулся в Геологическую службу, на руководящий пост, который покинул лишь в возрасте семидесяти трёх лет.