Взаперти
Шрифт:
Она строила из себя недотрогу, убитого горем подростка, к чему был такой спектакль, Полянский не понимал, но то, как она убила хозяина дома, не выходило у него из головы.
– Кто тебе приказал его убить? – спросил он.
– Никто, – как-то странно сказала она и улыбнулась.
У Полянского мурашки побежали по телу от этой блаженной улыбки. Он знал, он помнил таких, как она, ещё со времён практики в одной из лечебниц. С тех самых времён, когда его жизнь должна была пойти совсем по другому пути. Он проработал врачом около года, а после перешёл в частную клинику. В
После того как их контору накрыли, ему грозило как минимум десять лет. Но в тюрьму он так и не сел – кто-то нанял ему адвоката, кто-то вытащил его прямо из зала суда. Этим кем-то был тот самый Амаро. С тех самых пор Михаэль занимался другими делами – он добывал информацию из людей, но вполне изощрёнными методами. Иногда человека можно было разговорить, введя смертельную дозу специального препарата, шантажируя противоядием к нему. Что только человек не расскажет, истекая слюной, загибаясь в предсмертной дрожи. Михаэля прозвали доктором, впрочем, он им и был. Он же вытаскивал людей с того света, хоть и сам подводил их к нему. По крайней мере, он делал всё возможное, чтобы не убить никого – зачем ему пачкать руки, если можно обойтись «терапией».
Они прошли через стеклянные двери. Впереди широкий холл и два лифта.
– Веди себя хорошо, – прошептал он ей, перед тем как выйти из машины.
Хосефа вздрогнула от укола.
– Это яд особого типа, – сказал он. – Не получишь противоядие в течение шести часов – умрёшь.
Она посмотрела на него равнодушно, но даже в том, лишённом надежды взгляде он всё же заметил затаившийся страх.
Ага, понял он, не хочешь? Никто не хочет умирать.
– Но ты же не врёшь мне, правда? – улыбался Полянский. – Тогда тебе не о чем волноваться.
Они прошли по широкому холлу, изображая семейную пару, по крайней мере, ему так казалось, что они неплохо смотрелись вдвоём. Кому он врал, на ней не было и лица.
– Вы к кому? – окликнула их консьержка за стойкой.
– Нам в пятьдесят вторую квартиру, – сказала Хосефа.
– Да, – улыбнулся Полянский.
– У вас есть ключи, мисс? – спросили её.
– Конечно. – Хосефа вырвалась из цепких рук Михаэля и пошла быстрым шагом к консьержке.
И Полянский вдруг вспомнил, что не спросил про ключи. И правда, ведь ничего с собой она не взяла, должно быть, и ключи на ресепшене.
Он так и остался стоять посреди зеркального холла. Как-то долго она там была, каким-то напряжённым казался взгляд этой консьержки…
– Всё в порядке, милая? – окликнул её Михаэль.
– Вызови пока лифт, – обернулась Хосефа.
Эта девчонка что-то задумала, понял он.
Полянский замешкался.
– Нужно нажать на кнопку, – улыбнулась ему консьержка.
Как-то странно она улыбалась…
Охранник смотрел на обоих.
– Да, конечно, – сказал Полянский и пошёл вызывать.
Не успел он дойти до лифта и нажать на зелёную кнопку, как услышал звук торопливых шагов. К нему подходил охранник.
– Пожалуйста, сэр, пройдёмте со мной, – сказал мужчина в костюме.
– Что такое? – не понял Полянский.
Охранник подошёл ближе и схватил Михаэля за локоть.
– Девушка сказала, вы угрожаете ей. Мы уже нажали на тревожную кнопку. Полиция скоро будет.
Из лифта вышли двое.
– Что за чушь! – дёрнулся Михаэль.
Пара из лифта встревоженно обернулась.
– Пожалуйста, не пугайте людей, – прошипел охранник сквозь зубы.
Михаэль выдернул руку из цепкой хватки мужчины и обернулся – Хосефа вышла из холла, прошла через стеклянные двери, сбежала по лестнице и скрылась из виду, а он всё не мог отделаться от этого идиота, что опять норовил схватить его за рукав.
24
Хосефа
Шум за дверью вагона стих. Хосефа прислушивалась к нему, пока была в полудрёме, будто кто-то стоял там, снаружи, и выжидал. Последние сутки она не могла открыть глаза. Ей казалось, на неё сбросили небо со всеми его грехами и придавили им.
Кто-то ходил там, за дверью, кто-то караулил её.
Единственное, что было странным – что она уже не лежала у стенки, теперь она была будто по центру. Кто-то передвинул кровать, и она стала вроде как больше. В купе пахло лавандой и французскими духами. А ещё розами, кустовыми, точно такими же, что росли возле их дома. Она ненавидела этот запах. Он доносился до спальни, переплетался с его духами, с омерзением, с чувством стыда. Её поглощал этот стыд каждый раз, когда это случалось. В какой-то момент ей даже казалось, что тело её мертво и она никак не связана с ним. Плоть есть плоть, отдельная, грязная, не её, она есть она, отдельная от всей этой грязи и плоти. Так было легче, но ненадолго. У любого обмана есть голос, и голос тот – правда. Он кричал этой правдой и кровоточил, не позволяя забыть.
За дверью опять скреблись. Переступали с ноги на ногу, будто выжидая чего-то.
У Хосефы потемнело в глазах. Она отдёрнула руку – резкая боль в запястье прошлась по спине, отдалась в позвоночник, застряв между лопаток. Хосефа была прикована к кровати без возможности пошевелиться. Её ноги затянуты кожаными ремнями, руки связаны колючей верёвкой, её тело, бьющееся в истерике, уже ослабло от бесполезной борьбы. Ей не уйти, всё повторится снова. Как всегда оно повторялось последние пару лет.
Дверь открылась, впустив за собою лишь темень. В полумраке – мужской силуэт.
Хосефа закрыла глаза. Всё это было неправдой, всё это не сейчас и не с ней. Его уже нет, его никогда с ней не будет! Она убила его! Убила этот кошмар, убила себя вместе с ним, взяв с собой страшный грех.
Силуэт склонился над ней.
Его духи и дыхание, его запах и грубость.
– Не узнаёшь? – спросил он и впился в неё губами.
Он придавил её всем своим телом, как всегда это делал. Она делала вид, что не чувствует ничего.