Взаперти
Шрифт:
Должны, подумал я. Но и они почему-то молчали. Зудящий холод вновь просверлил мой желудок, зайдя под самые рёбра, отдаваясь даже в костях.
– Опять болит? – спросил Полянский. – Я потом вас осмотрю.
Мы открыли дверь следующего вагона. Тишина и покой, никаких криков и прочих истерик.
– Может, здесь и нет никого?
– Может, и нет, – сказал Полянский и вошёл.
В первом купе мирно спала пожилая женщина в обнимку со своей собакой – лохматый белый терьер, положив голову
– Мадам, – позвал я её.
– Тихо вы, – шикнул Полянский, – поднимете только крик.
Мы осторожно закрыли дверь.
В каждом следующем купе была та же картина: молодой парень с девушкой, женщина с двумя детьми, мужчина и ещё один парень.
– Может, убийца среди них? – спросил я.
Полянский внимательно посмотрел на молодого человека из последнего купе.
– Непохоже, чтобы кто-то из них кого-то пришил, никаких следов борьбы, даже костюмы совсем не помяты.
– Вот именно, костюмы, – сказал я.
– А вы что, спали в пижаме?
– Я хотя бы пиджак снимал. А та женщина вообще спит в пальто, дети в ботинках…
– Может, здесь не работало отопление?
Я только сейчас заметил изморозь на окнах. Полянский был прав, здесь было холоднее, чем в нашем вагоне.
– Эй! – крикнул я.
– Что вы делаете? – вылупился на меня Полянский. – Вам паники мало? Спят и спят.
– Эй, подъём! – крикнул я на весь вагон.
Это не просто сон. Я был в этом уверен. У любого сна есть движение, мимика, жизнь. В этих же лицах не было ничего.
Полянский подошёл к мужчине и потрогал его запястье.
– Жив, – сказал он.
Он открыл ему глаза, поднял веки, глазные яблоки были неподвижны.
– Что это, чёрт возьми? – отшатнулся я.
– Я же говорил, что чувствую газ, – принюхивался Полянский.
Мы вернулись к другим купе.
– Можете больше не проверять, – сказал он, – там, скорее всего, всё то же. Газ пустили через вентиляцию. Может быть, в нашем вагоне она была неисправна.
– Значит, нам повезло?
– У нас половина трупов, ещё непонятно, кому повезло.
– И сколько они так проспят?
– Зависит от концентрации. Но, может, оно и лучше.
– Это ещё почему?
– Они не видели того, что видели мы.
А он был прав – они просто уснули, и кошмар не добрался до них.
Полянский направился дальше, будто не было ничего необычного в целом вагоне спящих людей. Хотя, может, из всех этих странностей эта – самая невинная странность.
– Подождите, – дёрнул я его за рукав. – Что вы видели там, в том вагоне?
Он опустил взгляд в пол, потом поднял и еле проговорил:
– Своё прошлое.
Я молчал. Галлюцинации? Бред? Чёрт возьми, Полянский тоже сходил с ума?
– Так страшно смотреть в своё прошлое?
– Нет, – сказал доктор, – страшнее, когда оно смотрит на тебя. И противно, аж до тошноты.
Полянский отдёрнул руку и пошёл из вагона. Он был прав. Я ничего не сказал, только поплёлся за ним.
Следующий вагон был багажный. В нем было ещё холоднее, чем в предыдущем. Сильный ветер пронизывал до костей, поднимал бирки с чемоданов, чемоданами было заполнено всё. Я споткнулся об один из них и выругался.
– Осторожнее, – обернулся Полянский.
Не успел я сделать и шага, как споткнулся опять.
– Да что с вами, Берроу! – шикнул он на меня.
Я всмотрелся и замер. Это были не чьи-то вещи. В сумраке багажного вагона из-под горы чемоданов и сумок торчали мужские ноги.
Мистер Лембек – понял я.
Мы разгребли холодное тело. Оно оказалось живым.
Ноги его зашевелились, глаза зажмурились, открылись, начали часто моргать.
– Что произошло? – спросил его доктор.
– Я не знаю, ужасно болит голова, – дотронулся он до лба. – По-моему, на меня напали.
– У вас там приличная шишка.
Пока Полянский возился с Лембеком, я пошёл на шум ветра. И чем ближе я подходил, тем сильнее он становился.
Не пройдя и половины вагона, я понял, что багажная дверь в нём была не закрыта. У самого края, держась за поручень, стояла Хосефа. Худая, будто прозрачная. Волосы её путались и развевались, она вся дрожала на холодном ветру.
У меня пересохло в горле. Я знал, что не надо пугать, но даже если окликнуть, она меня не услышит – ветер оглушал здесь всё.
Мне до неё оставалось каких-то два метра, когда она сделала шаг. Я ринулся к ней. Не успела она разжать пальцы, как я схватил её за руку и, еле удержав себя другой рукой, сам повис вниз над мчащимся вагоном. Только сейчас я увидел, что мы были на мосту.
У меня вспотели ладони.
– Держитесь! – кричал я, но она и не пыталась спастись. Так и висела как кукла. Её тянуло туда – под самые колёса вагона. Ещё немного, и искрящийся жёрнов перемолол бы её всю. Доктор схватил меня сзади.
– Держитесь, Берроу!
Меня держали двое, с обеих сторон, я схватил её второй рукой. Глаза Хосефы вдруг заблестели, и она тоже схватила меня за запястье, за то самое место, где были часы. Золотой браслет щёлкнул, часы расстегнулись и так и повисли на мне.
Как бы я ни тянул Хосефу, ничего не выходило – слишком сильный был ветер, он толкал её на меня, но её заносило под поезд.
– Выше локтя! – кричал мне Полянский. – Возьмите её выше локтя!
Нужно было лишь переставить руку и схватить её у предплечья. Иначе не удержать.