Взлет и падение короля-дракона
Шрифт:
Хаману никогда не говорил намеками. Предоставленный себе самому, он правил Уриком жестко, даже жестоко по отношению к обычным смертным. Предоставленный себе самому он не хотел править городом немертвых, как делал Дрегош в Джиустенале.
Вместо этого Хаману выращивал своих темпларов, поколение за поколением, специально отбирая среди них бандитов, извращенцев и садистов — вроде Элабона Экриссара, который к тому же вступил в заговор с Нибенаем — для своего личного развлечения. Остальные, простой, почти-честный народ, переводили его непрощающую жестокость в более-менее выносимое правосудие.
Энвер, входивший во вторую группу, был и на самом деле слишком ценен, чтобы ссылать его на фермы Солеюзов. Хаману великодушно простил трюк Энвера, как он прощал зловредность Экриссара. Обе эти группы были основными частями его тысячелетнего правления в огороженном желтыми стенами городе. Для поместья Солеюзов он найдет кого-нибудь другого.
Тем временем рабы закончили свою работу. От Ренади Солеюза осталось только мокрое место, которое быстро сохло под лучами кровавого солнца.
Утро почти сменилось полднем, когда Хаману надо было приготовиться спуститься по лестнице и заняться более важными, и более публичными делами города.
Отполированные доспехи и одежда для торжественного выхода ожидали его одобрения, которое он дал, как делал почти всегда, не бросив на них даже беглого взгляда.
Расписанный шелковый балдахин был раскинут над бассейном, в котором он обычно мылся один, без помощи слуг. Пришло время для верного Энвера опять исчезнуть.
— Я буду ждать ваш вызов, Ваше Всеведение, — заверил его дварф, гоня стадо рабов вниз по лестнице.
Хаману подождал, пока все его чувства, естественные и сверхъестественные не подтвердили, что он остался один. Он встал из-за стола, его правую руку окутала мерцающая сфера, из которой торчал черный коготь, длинный, как указательный палец эльфа. Им Хаману разрезал воздух перед собой, как если бы это была туша, подвешенная для освежевания и потрошения.
Когда из невидимой раны стал сочиться туман, Хаману просунул в него обе руки и расширил щель. Миниатюрные серые облака моментально заколебались вокруг его запястьев. Когда солнце испарило их, Хаману взял аккуратно сложенную одежду, которая по цвету и материи совершенно подходила тому, что было на нем сейчас, так же как нижняя одежда и сандали, стоящие на верху стопки шелка, и забросил их в щель. Он снял сандали и ударом ноги отправил их под стол. Потом снял с себя шелковую мантию и забросил туда же, а потом бросил и нижнее белье.
Когда Хаману был удовлетворен картиной, которая говорила любому наблюдателю о небрежном короле, расшвыривавшем повсюду одежду, не обращая внимания на ее стоимость, ослепительная сфера опять появилась вокруг его правой руки. Она быстро выросла, закрыв сначала его руки и плечи, а потом все его тело, включая голову. Сияющий силуэт в форме человека стал распухать, пока не стал вдвое выше, чем Хаману, каким он только что был. Потом, также быстро, как он появился и расширился, сияние исчезло, и создание, подобного которому не было ни в городе ни где-то еще под кровавым солнцем, оказалось на его месте.
По настоящему обнаженный, Хаману внимательно осмотрел себя, каким он стал. С горькой усмешкой он подумал, что если бы за эти столетия он не отказался бы от тошноты, как от одного из признаком смертности, его бы точно затошнило. Раджаат, Принесший Войну, первый волшебник, выглядел именно так. Но не Раджаат сделал Хаману таким, каким он был сейчас. Раджаат видел его в одном облике, Хаману себя по другому, и последние тринадцать веков видение Хаману одерживало победу.
Его кожа была абсолютно черная, тускло-черная, непостижимая чернота пепла и сажи, туго натянутая на длинный костяк из костей, слишком длинный, слишком толстый и кошмарной формы, чтобы принадлежать одной из рас Возрождения. Между его ребрами была пустота, как и между костями его рук и ног. Немертвые бегуны в пустыне имели больше плоти, чем правитель Урика Король-Лев. Посмотрев на Хаману, ни один из смертных не поверил бы, что кто-нибудь, настолько длинный и тонкий, может вообще быть живым, или тем более грациозно плавать почти без усилий в бассейне, что он как раз делал сейчас.
У края бассейна он остановился. Вода в бассейне была слегка несовершенна. В ней отражались его темно-желтые глаза и светло-желтые клыки, но в ней не было видна тьма, заменившая его лицо. Кончиками своих когтистых лап Хаману исследовал острые углы своих щек, безволосый гребень на лбу, и еще один гребень, который поднимался из сузившегося черепа. Уши оставались на своем обычном месте, и похоже не изменили своей формы. Нос исчез, когда — два столетия назад, а может быть три или четыре? А его губы… Хаману решил, что вместо губ у него сейчас твердый хрящ, как у губ иникса; он поздравил себя с тем, что не видит их.
С возрастом ноги Хаману удлинились. Сейчас ему было удобнее ходить на носках, чем на пятках. Колени стали прямее, и хотя он все еще мог выпрямить ноги, если было надо, чаще всего они были согнуты. Когда он спускался в бассейн, его походка напоминала движения птицы, не человека.
Он нырнул на дно бассейна, потом поднялся на поверхность. Несмотря на тринадцать веков преобразования, некоторые привычки никак не хотели исчезнуть, например непроизвольное движение руки, хотевшей смахнуть уже несуществовавшие волосы с глаз. Один удар сердца — в пустой груди Хаману было сердце, и он надеялся что человеческое, хотя и не был в этом уверен — он просто лежал на поверхности, расслабившись и не думая ни о чем. Потом скелетоподобные руки согнулись — сила в них была немерянная — и подняли тело из воды.
Худой, черный король мог бы зависнуть в воздухе не сделав ни одного движения или полететь быстрее любого крылатого хищника. Вместо этого Хаману вернулся в объятия бассейна, вода взлетела вверх с каким-то особым плеском. Он перевернулся на спину и закружился в ясной теплой воде как колесо тележки, пока не поднял настолько высокие волны, что вода перехлестнулась через край бассейна и оставила лужи на крыше. Он забыл обо всем, кроме удовольствия, пока стрела боли не ударила от указательного пальца прямо в позвоночник.
Прорычав ругательство на все четыре стороны света, Хаману сжал кулак и стал изучать бледный, красно-серый отросток, проткнувший черную как зола плоть. Это была, конечно, кость, человеческая кость, еще один крошечный остаток его первоначальной человеческой природы, потерянной навсегда. Он зажал ее двумя когтями, и рывком вытащил из себя.
Смертный человек умер бы на месте от болевого шока. И смертный человек действительно умер. Глубоко в бездонной душе Хаману смертный человек умирал сотни раз каждый год его бессмертной жизни. Он продолжал умирать, кусочек за кусочком, пока от его человеческой природы не останется ничего, совсем ничего, и заклинание преобразование Раджаата не закончит свою грязную работу. Матаморфоза должна была закончиться уже несколько столетий назад, но Хаману, который понимал, что Раджаат задумал, сопротивлялся как мог Принесшему-Войну. Бессмертный король Урика не мог ни остановить ни обратить назад свое неумолимое превращение; он мог только замедлить процесс, голодом и лишениями.