Взорвать Манхэттен
Шрифт:
И вот на своем старом горбу я должен вынести агонию американской цивилизации и всю несостоятельность нашей нынешней политики, экономики и нравственности. И в скором времени предполагается, что я возглавлю Большой Совет. У меня нет на это ни сил, ни духа. Но я с недоумением сознаю, что это место мне нравится, и я совершенно не против такой идеи.
МАКСИМ ТРОФИМОВ
Я вынырнул в довольно странную реальность, поначалу показавшуюся мне сном. Я лежал на широкой и низкой кровати в полутемной комнате с тяжелыми шторами на окнах. Пробивающийся в их щели свет тускленько озарял крашеный коричневым суриком деревянный пол, простенькую мебель - стол с парой стульев, тумбочку с телевизором в дальнем углу и завешанные коврами стены.
Как нечто привидевшееся я вспомнил бой, свое падение в черноту, но последующее ощущение тупой боли в плече подтвердило, что бой был, и закончился для нас плачевно, а вот каким образом я оказался в мирной и сонной комнатке неизвестного населенного пункта - загадка.
Скрипнула дверь, и ее проем влезла любопытствующая бородатая физиономия.
Одного взгляда на физиономию мне хватило, чтобы осознать свое положение: я у чеченских боевиков. А, судя по тому, что лежу на чистой простынке, а на плече у меня беленькая, отпахивающая йодом повязка, мой спасительный план сработал: меня приняли за Томаса Левинтона, захваченного в плен российским спецназом и, соответственно, из плена вызволили.
Заметив мой осмысленный взор, торчащая в двери голова с иссиня-черной бородой, осведомилась:
– Ты как, брат?
Вопрос прозвучал по-русски, с явным местным акцентом. Из всех кавказских народов только у чеченцев такой акцент - резкий, с оттенком угрозы и пренебрежения.
– О’кей… - обтекаемо выдохнул я.
Вслед за головой в комнату протиснулось громоздкое, широкоплечее туловище в камуфляже.
Подойдя к кровати, бородач присел на нее край и, бесстрастным взором уставившись на меня, продолжил:
– Ты у своих, не беспокойся. Раны твои - пустяк, но сутки должен отлежаться.
– Не дождавшись от меня ответа, с некоторой растерянностью произнес: - Аслан сказал, по-русски ты понимаешь, ведь да?
Я кивнул.
– С Асланом мы связались, он хотел сюда с ребятами идти, но сейчас нельзя: русаки все перекрыли, скоро появятся здесь.
Хорошо, что здесь не появится этот самый Аслан, подумал я, представив себе нашу встречу и мое плачевное будущее, связанное с ней.
– Пришел приказ от твоих, - сказал бородач.
– Обратно тебе надо. Домой. Аслан сказал, через Грузию поедешь. В Грузию сегодня бы надо идти. Как, сможешь? Русаки кольцо замкнут, тяжело будет…
Я снова кивнул и сделал попытку встать с кровати. С помощью бородача, участливо поддержавшего меня под локоть, попытка обрести вертикальное положение мне довольно легко удалась.
Босой, в одних трусах, я осторожно прошелся по комнате, прислушиваясь к своему организму. По-прежнему ныло плечо, и затаившаяся боль была готова вернуться при любом резком движении, но онемение руки спало, я свободно шевелил кончиками пальцев, а вот голова была тяжелой и мутной, но, главное, соображала. И еще: очень хотелось есть. Но в первую очередь предстояло определиться с лексикой своего общения с горными орлами. Я решил оперировать рублеными фразами, привнося в них умеренный английский акцент.
– Давай еда, - сказал я.
– О!
– радостно осклабился бородач.
– Хорошо сказал! Все сейчас будет, сюда принесут! Аслан верно говорил: этот парень из скалы сделан, таких убить никаких пуль не хватит!
Для англичанина хватило одной, подумал я, но озвучивать данную мысль воздержался.
Подойдя к окну, пальцем отодвинул штору и выглянул на улицу.
Сюрприз! Я находился в хорошо знакомом мне поселке, который не единожды проезжал на броне. Глухие железные ворота, находившиеся напротив, отлично помнил. Вернее, три пулевых пробоины в одной из их створок, окрашенных голубенькой масляной краской, - следы бесконечной здешней войны.
Значит, тащили меня сюда с десяток километров, не меньше. Сейчас утро. То есть в беспамятстве я пребывал неполные сутки. Исходя из слов боевика, запоздавшее подкрепление нашло нашу разгромленную группу, и сейчас принимаются широкомасштабные меры по розыску отрядов противника. В скором времени в поселок войдут войска. Встреча с ними в планы «духов» не входит, им надо раствориться в горах, прихватив с собою меня - важного, как понимаю, иностранного соратника.
Лично мне топать в горы без надобности, а тем более перекочевывать с плохими ребятами в недружественную на сей исторический момент Грузию. Сослаться на неважное самочувствие? Можно, но согласятся ли боевики на то, чтобы оставить меня в селении? Если Томас Левинтон - потенциальный источник серьезной информации, то такой подарок российским спецслужбам никто не преподнесет. Значит, дело пахнет ликвидацией.
Вспомнились мои неприятности из той, теперь далекой и, как показалось, уже невозвратимой жизни. Вот уж - действительно: от медведя пятился, на волка нарвался… Как выкрутиться?
Додумать я не успел: вновь растворилась дверь, и в щель ее просунулась очередная бородатая рожа. На сей раз, борода была рыжей.
Увидев меня, стойко державшегося на ногах, рожа расплылась в одобрительной усмешке, а затем в комнату вошел подтянутый рослый парень.
Кивнув на меня, произнес нечто вопросительное в сторону соотечественника и тот утвердительно промычал. Как понимаю, речь шла о моем самочувствии, идущим на поправку.
После чечены озабоченно пошушукались, и рыжебородый, судя по повадкам, главный, сказал, обращаясь ко мне:
– Русаки близко, тебе надо есть, пить, и - уходим. Одежду сейчас принесут.
Я присел на кровать, ощущая неуемную дрожь в ногах. Ходок из меня был неважный. Во всех смыслах. Пару деньков мне точно следовало бы отваляться в постели.
Будто отгадав мои мысли, бородачи коротко и сумрачно переглянулись. Их взгляды подтвердили мои наихудшие опасения: оставлять меня здесь живым они не собирались.
Я через силу улыбнулся. Спросил насмешливо и надменно:
– Еда где?
– Сейчас…
Боевики вышли из комнаты. Я кожей чувствовал, что их первоначальная доброжелательность сменилась иными чувствами. То ли я вызвал подозрения самой своей личностью, то ли их озаботило, способен ли я вынести предстоящий переход?
Следом в комнате появились две молчаливые женщины неопределенного возраста; в сереньких платьицах, платках, с одинаково невыразительными лицами.
Одна из них принесла одежду, положив ее на стул, другая - пластиковый поднос с едой, поставив его на стол.