Взорвать Манхэттен
Шрифт:
Теперь там, в Москве, моим людям предстоит напечатать эту бумажку-приманку и - готовиться к приему важных американских гостей.
Значит, с ранехонького утра мне предстоит большая работа.
МАРК
Все произошло столь буднично и скучно, что Марк и удивиться не успел: едва они с Виктором приблизились к машине, оставленной на стоянке, из будки менеджера вышла парочка черных придурков, приплясывающих в такт рэпа, бьющего им в головы из наушников плееров; «шахтеры», как называл их Марк, по-гусиному дергая шеями в такт музыке, направились в сторону выезда, а, поравнявшись с ним, внезапно предъявили полицейские жетоны. И в сей же миг, сияя «люстрами» на крышах, у выезда с лота, нос к носу остановились две бело-голубые патрульные машины.
Наручники, обыск, потертое казенное сиденье, сетка, отгораживающая арестанта от водителя, булькающий вой сирены и – безрадостный путь в темницу.
Их везли на двух машинах, раздельно, что бывший опер счел вполне логичным рутинным решением, но вот когда машины остановились не у полицейского участка, а въехали на территорию военной базы, затормозив возле угрюмого строения, до Марка дошла пугающая несуразность происходящего. А после ясно и страшно дошло: его привезли туда, где ссылки на законы и поддержку адвокатов были по меньшей мере наивны. Отсюда и он, и Виктор могли бесследно кануть в безвестность. Это была без сомнения тюрьма какой-то спецслужбы.
С вопросами он не спешил, понимая, что в свое время ему на них ответят в полном объеме, а потому безропотно проследовал в подвал здания, где на него пахнуло обреченностью унылого тюремного застенка. Грубая керамическая плитка на полу, лампы дневного освещения, решетчатый вход в коридор, упирающийся в бетонный тупик, а по его бокам – стальные двери камер.
Лязгнул запор. В помещении, лишенном окна, стояла голая солдатская койка и привинченный к полу стул. В одном углу раковина, в другом – унитаз.
– Проходите, - бесцветно обронил тюремщик, одетый в военную форму без знака различий.
В тусклом свете привинченного к потолку плафона потекли минуты ожидания. Минуты превращались в часы, не потревоженные ни единым звуком извне.
Марк понял, что угодил в серьезную переделку. Изощренный мозг судорожно просчитывал всевозможные варианты будущего допроса, в попытке предугадать основную партию игры под названием «преступник и следователь». Беспокоило и то, как поведет себя Виктор. Малейшее несоответствие в показаниях выведет следствие к истине. А если откроется, что нападение на Уитни организовали они, кара будет страшной, в чем Марк ни на мгновение не сомневался.
К вечеру в оконце двери ему просунули поднос с пластиковой бутылкой воды и парой худосочных бутербродов. На вопрос, принесут ли матрац, заметили, что здесь не отель, и придется удовлетвориться панцирной сеткой. Оконце неприязненно захлопнулось.
Утром подали завтрак, состоящий из той же воды и пары разваренных сосисок. Понятия обеда и ужина тюремщики проигнорировали вовсе, что привело Марка к закономерному выводу о плачевности его перспектив.
На следующее утро в оконце опять задымились дешевые сосиски, и он несколько воспрянул духом.
Время он угадывал интуитивно, но ближе к вечеру в камеру вошли двое мордоворотов в штатском, надели на него наручники и повели на второй этаж здания.
Его ввели в кабинет, обставленный казенно и неуютно. В кабинете, за пустынным письменным столом сидел человек, чье лицо показалось Марку до оторопи знакомым.
Уитни! Как?!.
Человек был бледен, ему явно нездоровилось, но в его болезненно блестевших глазах, устремленный на Марка, несомненно угадывалась непреклонная воля, ирония и некоторая отчетливая брезгливость.
Мордовороты усадили Марка в кресло напротив, освободили его руки от наручников, а затем, завернув кисти за высокую спинку кресла, снова замкнули кандалы.
Уитни удовлетворенно кивнул, и стражи покинули помещение, встав, вероятно, за дверью – звука удаляющихся шагов Марк не услышал.
– По-английски, как понимаю, вы говорите, - сказал человек. – И кто я – знаете. – Голос его был тих, слова срывались с губ через одышку, и Марк уяснил, что перед ним действительно Уитни, видимо, изрядно пострадавший в аварии.
– Да, я говорю по-английски, а вы – Генри Уитни, - подтвердил он.
– Я посмотрел данные на вас, - продолжил собеседник. – Вы большой плут. Однако советую вам собрать весь неприкосновенный запас своей искренности, поскольку только он в состоянии скрасить ваше будущее.
– Я постараюсь, - заверил Марк.
– Это в ваших интересах, - устало произнес Уитни. – И хочу вас сразу же предупредить: едва я начинаю испытывать сомнения в ваших ответах, как здесь появляется специалист, и делает вам известного рода укол… После этого ваша дальнейшая судьба не будет вызывать у меня ни малейшего любопытства.
В этих ленивых, тяжелых словах, падающих, как гири, было столько угрожающей силы и правды, а взгляд Уитни налился такой безжалостной непреклонностью, что Марк почувствовал доселе неиспытанный им страх. Единственный раз он испытал нечто подобное, когда, плавая в тропических рифах с аквалангом, увидел мчавшуюся на него из синего сумрака огромную белую акулу. Он ощутил себя дряблым куском мяса, неуклюже барахтающимся в глубине. Страшная пасть с кинжалами кривых зубов и застывшая демоническая усмешка в неподвижных темных глазах, вселяли первобытный ужас, но главное было в том, что стремительная туша могла смять его в лепешку одним ударом своего литого носа. На счастье, рыбина описала вокруг него ленивую дугу и скрылась вдали.
И вдруг – вот тебе, брат, и на!
– с изумлением и досадой он ощутил наличие некоторой влаги в исподнем, хотя определить ее точное физиологическое происхождение в недоумении своем так и не смог.
Лицо Уитни превратилось в спокойную злобную маску. Губы слегка искривились, обнажив влажный оскал, готовый по-волчьи ощериться. От него исходило черное колкое поле, простреливающее пространство морозными стремительными иглами. Перед Марком сидел сущий дьявол, способный движением века оправить его в геенну.