Взрослые дети, или кирзачи для Золушки
Шрифт:
– Никто, – согласилась Марта – здесь меня никто не знает. В этом ты прав. Только не надо делать из меня своего врага.
– Я не делаю.
– Ты видишь во мне врага. Я, понятное дело, помочь вам ничем не смогу, но и навредить не смогу и не собираюсь даже.
Она гневно фыркнула и замолчал.
Он тоже молчал. Молчал и думал. Думал что он взрослый, а если взрослый значит умный. Только правильно ли он поступает? Думал, что нарочно ее обижает и ни во что не ставит, как и не человек она, а собачка приблудившаяся, вот я тебе кров и еду дам, а ты сиди и не тявкай. А будешь тявкать, я тебя на улицу выгоню. Нет, конечно, все не так как может ей показаться. Он не специально ее обижает. Понимает
А привязанность его к людям очень дорого ему дается.
Нужно ее обидеть.
Только не получается ее обидеть, вернее она обижается, а ему ее жалко. Но он же умный, он же взрослый. Завтра обязательно, что то придумает и она уйдет.
А ведь он уже сделал первый шаг к этой привязанности. Он уже ее пожалел. Он остался ждать ее возле полицейского участка. Долго ждал. А она не выходила. Он даже подумал, что она бандитка и ее участковый повязал и в обезьянник посадил. Думал и представлял, как Марта за решеткой сидит, и сейчас за ней приедет спецмашина. Думал, но ждал. Долго ждал, часа три или даже четыре, но не ушел. А еще он надеялся и молил, чтоб ее отпустили из того самого обезьянника, в котором он ее уже представлял. Какое то чувство, наверное, интуиция, все держала его там в кустах перед участком. А может не интуиция, а жалость. Если жалость, то скоро и до привязанности дойдет, а этого нельзя допустить. Он должен ее обидеть, чтоб она ушла от них. Завтра придумает, как это сделать.
А может и не дойдет до привязанности.
Он все прятался в кустах, то сидел, то стоял, но все глядел на дверь участка. Смотреть было неудобно, мешали листья и ветки, он отодвигал их и всматривался в лица выходящих. Он все смотрел и переживал за эту чужую, малознакомую девушку Марту, смотрел и переживал за себя, что любой прохожий увидит его в кустах, заподозрит плохое, со всеми вытекающими отсюда последствиями. А потом он дождался. Даже обрадовался, но сразу прогнал это чувство. Еще не хватало ему радоваться за совершенно постороннего человека. Он же взрослый и умный, а не мнительная барышня и не взбалмошное дите. Он увидел, что она вышла, а это хорошо, что не посадили ее, а значит, не задержали. Вот и прекрасно. Значит не бандитка. Вставай, Дима, разгибай затекшую спину, попрыгай на месте, чтоб кровь в ногах разогнать, да иди своей дорогой домой в гараж. А она пусть идет своей дорогой – куда там ей надо. И меньше тебе хлопот и не будет никакой привязанности.
А нет. Голова думает одно, а ноги делают другое. Они сами понесли его за Мартой. И язык заодно с ногами. Он так легко позвал ее.
Вот тогда-то он и разозлился. Сам на себя разозлился. Ну и на Марту тоже.
Он должен ее обидеть. Завтра придумает, как это сделать, а сегодня ему это никак не удается.
Он думал и смотрел на свои пальцы – под, давно нестриженными, ногтями грязь.
– Мне весной восемнадцать будет – сказал он, не отводя взгляд от своих ногтей.
– Я понимаю. Ты думаешь, что этот факт многое для тебя изменит.
– Конечно.
– За тобой перестанут гоняться? Опека и полиция оставит тебя в покое?
– Да.
– А Малая?
– Я ее усыновлю, то есть удочерю – поправил он себя, переведя взгляд на Марту – то есть возьму над ней опеку.
– А мальчишки откуда?
– Да кто откуда – нехотя ответил парень.
Марта потерла пальцем пятно на столе, оно оказалось очень старое и намертво прилеплено.
– Чтобы быть опекуном, нужны условия для жизни. Гараж точно не подходит.
– У нас есть квартира.
– В которую ты боишься появляться.
– Я не боюсь!?– возмутился Дима – это сейчас нельзя, а потом я вышвырну Петюню.
– Хорошо. А работа? Твой доход должен позволять обеспечивать не только тебя, но и Малую.
– Будет работа. Тем более я уже работаю. Не официально еще.
– Почему не официально?
– Весной меня возьмут по документам.
– Я наверное тебя расстрою, но работать официально можно с четырнадцати лет.
Дима ошарашено уставился на Марту, в его взгляде боролись два противоречия, толи Марта врет и пытается его разозлить, толи его наколол хозяин СТО, сказал, что не может его оформить, пока ему не исполнится восемнадцать лет.
– Реально? – недоверчиво спросил он.
– Конечно. Оформляют, только на неполный рабочий день.
– А ты от куда знаешь?
Марта пожала плечами.
– Знаю и знаю. Ты на мойке работаешь?
– Да. Машины мою.
– Не думаю, что опеку это удовлетворит. И они тебе позволят стать опекуном.
Дима опять начал злиться, совсем недавно успокоился, а тут Марта стала озвучивать все его страхи и опасения, чем завела его в нервное состояние. В глубине души он тоже так думал и боялся, что не дадут ему забрать сестру, только надеялся на лучшее и лелеял себя мечтами и мыслями о хорошем. Поэтому он грубо спросил:
– Ты юрист что ли? Откуда знаешь?
– Я не юрист, но телевизор у меня дома был. Его-то я и смотрела.
– Вот и седела бы дальше, смотрела свой телевизор. Чего сюда приперлась?
Он откинулся от стола и оперся на железную стену гаража.
Марта тяжело вздохнула и ответила:
– Глупая была, вот и приперлась. За лучшей жизнью приехала. За большими деньгами погналась.
– Догнала?
– На стартовой линии тормознула.
– А нет их. Нет больших денег. Во всяком случае для таких как ты, я, Малая, пацаны – он махнул головой в сторону так называемой комнаты – нету их для нас. Ошиблась ты.
– Я не ошиблась, я размечталась.
– Мечты это для детей.
– С этим могу не согласиться. На самом деле в большом городе больше возможностей. В Норках уже нигде не возможно было устроиться на работу. Плохо, что Анюта не со мной.
– Анюта, это кто?
– Анюта, это подруга моя, которую увезли?
– Не понял.
– Я приехала сюда с Анютой, а ее в том джипе увезли – злясь на себя и на Анюту, пояснила Марта.
– Вчера? Это когда стреляли? Когда ты Малую из машины освободила?
– Да.
– Ничего себе. И что теперь?
– Не знаю. Не знаю где Анюта. Хорошо, что сержант Ивкин только ранен, я вчера думала, что его застрелили.
– Ничего себе.
– Да. Надеюсь он поправится. Вот Анюту я потеряла, а еще сумку, документы, деньги украли.
Парень тяжело вздохнул, отклеился от железной стены, облокотился на стол.
– Ты тоже в этой жизни многое теряла – перестав злиться, ответил он.
Она собиралась ответить ему, что надеется еще найти все «потерянное», что надеется на помощь полиции, но прочитала в глазах Димы столько грусти и промолчала. Это была грусть от потери любимых людей. Людей! Людей, которых он никогда уже не сможет найти и вернуть, на кого бы он ни надеялся. Уже никто не поможет и ни случится чуда, как бы он об этом не мечтал, хотя мечты, по его словам, для детей.