Взрыв на рассвете. Тихий городок. Наш верх, пластун
Шрифт:
— Не рановато ответил?
Серенко внимательно посмотрел на замполита. Растягивая слова, чуть ли не по слогам сказал:
— Думаю, что нет. Мятежники всего в нескольких километрах от Красных Скал. И если мы не закупорим быстро тамошние горные проходы, они уйдут к Хлобучу. Это поставит крест на мирных переговорах, которые народное правительство ведет со здешними аковцами. То, что мятежники найдут убежище в бригаде Хлобуча — с согласия ее командования или вопреки ему, — автоматически поставит бригаду в ряды врагов новой власти. Значит, и наших… А моя обязанность — не позволить спровоцировать конфликт
Замполит подошел к Серенко, положил ему на плечи ладони, с силой усадил в кресло. Придвинул к креслу стоявший у стены стул, сел на него, наклонился, заглянул в лицо майора.
— Виктор, я у тебя в батальоне уже полгода. По–моему, мы всегда понимали друг друга и находили общий язык. Причем в любых ситуациях, а они иногда бывали ой какие! Почему сейчас не хочешь быть со мной откровенным?
— Не понял.
— Нет, понял, — жестко сказал замполит. — А не понял, сейчас растолкую. Зачем ты начал распространяться о мятежниках и Хлобуче? Ведь я имел в виду совсем другое. Именно, твоё положение как коменданта. А ты ушел от ответа.
— И ты решил сделать это вместо меня?
— Я хочу взглянуть правде в лицо. Зачем валяешь дурака и лезешь под трибунал? Скажи, кто такой Ковальский? Умнейший мужик! Он что, не знает отданного тебе приказа: без распоряжения свыше не совать свой комендантский нос в польские дела? Знает не хуже твоего! Так какого черта он зовет тебя содействовать разжиганию нового очага гражданской войны? Не догадывается, что ты имеешь право помочь ему только с разрешения своего начальства?
Серенко расстегнул верхние пуговицы бешмета, провел рукой по шее и груди.
— За то, что говоришь правду в глаза, я тебя уважаю, Петро. Да и нам есть смысл потолковать начистоту. Ковальский сказал, что звонил моему начальству и ему ответили, что «сначала разберутся в обстановке, а потом примут надлежащие меры». Но когда там разберутся в обстановке, когда примут меры? Когда эти меры никому нужны не будут. И Ковальский обратился ко мне как к своей последней надежде… как к боевому товарищу, который должен его понять. Сама жизнь заставила Ковальского увидеть близкого и верного союзника Польши именно в Красной Армии, в нас с тобой, Петро. И я не откажусь помочь ему в нашем общем деле лишь потому, что этого не позволяет какая–то бумажка–инструкция.
— Это не бумажка, а приказ, который тебе следует выполнять.
— Знаю это. Однако краем уха наслышан о том, что дисциплина в Красной Армии, а сюда входит и дисциплина исполнения приказов, сознательная. Сознательная… Повторяю — сознательная, когда приказ, человеческая совесть и партийный долг слиты воедино.
— Красиво звучит, Виктор. Человеческая совесть, партийный долг, — передразнил коменданта замполит. — Это говоришь ты, потомственный казак, прирожденная военная косточка, кадровый офицер. Тебе ли объяснять, что на войне один бог, один закон, один ключ к победе — дисциплина. А дисциплина — это прежде всего исполнение приказов.
— А я, кстати, никогда не нарушал дисциплины. И совесть моя всегда требовала того же, что и мой солдатский долг. А сейчас долг обязывает меня оказать помощь полковнику Ковальскому, своему боевому товарищу.
— Не путай грешное с праведным. Сегодня ты не просто командир батальона, а в какой–то мере политик. А политика — это осторожность и еще раз осторожность, особенно в той неразберихе, что творится в Польше.
— Значит, я, комендант, в какой–то мере политик. А в полной мере политик это, конечно, ты — мой замполит. Пусть будет так. Вот и растолкуй мне, как должен я, советский военный комендант, отнестись к тому, что на территории моей комендатуры расстреливают советских офицеров? Сидеть, все видеть и ждать приказов свыше?
— Офицеры–инструкторы находятся на войне. Конечно, этих ребят очень жаль, но нельзя из–за смерти двух офицеров вызывать политические осложнения.
— Не криви душой, Петро. Сложи офицеры головы на фронте — это одно дело. Но они не просто погибли, а были расстреляны, и не швабами, а поляками, за освобождение которых от фашистской нечисти проливали свою кровь. Я знал обоих: и капитана Дмитро Иванченко и лейтенанта Игоря Фролова. Боевые заслуженные офицеры! И эти люди расстреляны аковцами как офицеры армии, якобы оккупировавшей Польшу! Ты только вникни в эти слова! Да неужели я буду смотреть на подобные вещи сквозь пальцы, ждать указаний!
Речь майора прервал телефонный звонок.
— Комендант Серенко.
С минуту майор молча слушал невидимого собеседника, затем отрывисто и зло стал бросать в трубку:
— Дежурную сотню в ружье! Немедленно усилить людьми все патрули и КПП! Повысить бдительность! Отвечать огнем на огонь! Во всех случаях неповиновения органам советской военной администрации или польским законным властям быстро и решительно наводить порядок! Всё! Исполнять!
— Опять какое–то ЧП? — встревоженно спросил замполит, когда Серенко швырнул трубку на рычаг.
— В районе станционной водокачки неизвестными обстреляны из пулемета и автоматов солдаты железнодорожной бригады. Четверо убиты, семеро ранены. Одновременно совершено нападение на контрольно–пропускной пункт у северного въезда в город. Один казак убит, двое ранены. Ответным огнем уничтожено трое нападавших, их трупы остались на месте перестрелки. Все убитые в форме жовнежей Войска Польского, в качестве трофеев при них взято три автомата ППС.
— Тебе не кажется, что убитых у КПП могли специально оставить на месте нападения? Уж больно кому–то хочется любой ценой, не мытьем, так катаньем, втянуть нас в польские междоусобицы. А затем на весь мир раструбить, что советские войска уничтожают польских патриотов и силой оружия насаждают в Польше социализм. Но мы не должны поддаться на эту провокацию.
Серенко порывисто вскочил с кресла, несколько раз быстро прошелся взад–вперед по кабинету. Остановился перед собеседником.
— Учишь меня политграмоте, замполит? Полезное дело. Только ты выпустил из виду, что мы пришли на помощь братьям по классу. Так где же наша помощь?
Снова зазвонил телефон, и майор торопливо снял трубку.
— Комендант Серенко.
На этот раз он слушал собеседника и повторял вслух его слова.
— В аковскую бригаду направляется сто шестьдесят — сто восемьдесят мятежников. Кратчайший путь в бригаду им надежно перекрыт. Теперь они могут попасть к аковцам лишь через горные проходы в Красных Скалах… Все ясно, друже. Выступаю на помощь немедленно.