Взятие Крутоторска
Шрифт:
Согласнее всего получалось у них пение, когда в своей комнате, потушив свет, затягивали вдвоём. Почему-то в темноте задушевнее звучали голоса.
Больше других песен любила Даша, наверное, студенческую, которая, судя по всему, нравилась и её мужу:
Мы с тобой не первый год встречаем,
Много вёсен улыбалось нам,
Если грустно, вместе мы скучаем,
Радость тоже делим пополам.
Ничего, что ты пришёл усталый,
Что на лбу морщинка залегла,
Я тебя, родной мой, ожидала
Столько слов хороших сберегла.
Пусть дни проходят, и спешит за годом год,
Когда минута
Я обниму тебя, в глаза тебе взгляну,
Спрошу: «Ты помнишь первую весну,
Наш первый вечер и обрыв к реке,
И чью-то песню где-то вдалеке?»
Мы нежность ночи той с годами не сожгли,
Мы эту песню в сердце сберегли.
И тебя по-прежнему люблю я,
Так люблю, что ты не знаешь сам.
Я тебя немножечко ревную
К совещаньям, книгам и друзьям.
Ты такой, как был, неутомимый,
Лишь виски оделись сединой,
И гордишься ты своей любимой,
Ты гордишься сыном и женой.
Тая не могла эту песню петь без слёз. Чувствительной что ли стала или потому, что у неё никакого согласия в жизни не получалось. А слёзы даже как-то успокаивали. Поёшь и плачешь, не утирая глаз и щёк, и никто этого не видит. Может, и Даша плакала под эту песню. Нет, она решительная, твёрдая, и у неё с Андреем всё хорошо. Хотя в редкие минуты «самоедства» и Дарья Савельевна впадала в хандру, признавалась, мучаясь угрызениями совести:
– Дура я, наверное, суюсь, куда меня не зовут, хочу людям помочь, а может это им не надо. Начальство на меня волком глядит. Опять Садакова не в своё дело лезет.
– Да что ты, Даша, если бы не ты, как бы я, – вырывались у Таи благодарные признания. – Спасибо тебе. Может, ты меня от отчаяния спасла. Спасибо.
– Тебе спасибо, что чувствуешь и понимаешь, – успокоенно говорила Даша.
А была ведь в городе ещё другая жизнь. Таины мимолётные знакомые журналисты, наверное, собирались в гонорарный день в отделе информации. Она покупала газету, находила заметки за подписью Кости Федосова, Олега Смолева, небольшие информации Жеки Тютрина. Федосов писал решительно задиристо, Смолев – лирично. Жили они своими интересами и заботами, вряд ли вспоминая о ней. Конечно, забыли. К чему она им? А Жека-то вроде близкий человек, с которым жила недели три, теперь был чужим и далёким. И как неприятный сон представлялась ей жизнь в доме Варвары Диевны, стыдные ночи в дровянике.
Вызвала скрытую зависть Даша, когда рассказала о романтическом знакомстве со своим Андреем.
– Гололёд был страшенный. Ноги разъезжаются. Конечно, я со своей прытью брякнулась. Голова, то есть шапочка, в одном месте – у забора, сумка в другом – у парапета, а я в третьем. Разложена на составные множители. Кто-то мимо летит, этак ловко избегает падений. Кинулся ко мне, руку подал, шапку поднял, рукавички в шапку сложил.
– Говорят, красивые женщины на дороге не валяются, а я вот валяюсь, – сказала ему. Поднял, снег отряхнул. Пошли. Задержался он со мной, и вот теперь вместе идём. Чем Андрюше понравилась, до сих пор понять не могу. У меня парень был. Когда я ему сказала, что люблю Андрея, он очень умно ответил:
– Меня радует, что ты досталась лучшему из нас. Красиво сказал?
Вот какие благородные люди окружали Дашу – Дарью Савельевну. Позавидуешь.
А ещё любила Дарья Савельевна читать. Её останавливали инженеры, приехавшие из Москвы, и заговаривали не о производственных делах, а о том, что она нового нашла в книжном океане? Приносила Даша из библиотеки на одну ночку журналы «Новый мир», «Знамя», «Наш современник» и долго не ложилась спать, стараясь проглотить до утра привлёкший внимание роман или проблемный очерк о деревне.
– Ты знаешь, открыла я нового писателя. Богомолов. «Август 1944» у него. Оторваться невозможно.
Под кроватью у Дарьи Савельевне был целый чемодан книг.
– Моя мечта завести свою библиотеку, – признавалась она Тае.
Тая тоже похватывала книги и журналы, принесённые Дарьей Савельевной.
Однажды подбила Даша Таю подписаться на собрание сочинений Есенина. И чуть ли не целую ночь проторчали они около магазина «Факел». И как же были рады, когда получили по первому синеватому томику. Пели есенинские стихи под гитару. Между прочим, встретила там Тая Олега Смолева. Он, оказывается, тоже был книголюб. И вот втроём они ночью ходили по безлюдной Театральной площади и рассказывали, кто что прочитал. Тае было интересно с этими людьми. Олег удивился и как-то иначе взглянул на неё и не назвал, как раньше Таис.
– А вы умничка, – сделал открытие. – А говорили, в Эстонию уехали?
– Не доехала, – ответила Тая.
– Значит, Жека выдумал?
– Возможно, – пожала она плечами.
Брякнула Тая, что зачиталась и забыла про свой день рождения, который был два дня назад.
Олег Смолев и тут к ней отнёсся по-особому, преподнёс альбом «Русский портрет». Она оторваться не могла от этой книги. Почему-то больше всего её впечатлили работы художницы Серебряковой. Так вот она какая Зинаида Серебрякова, о которой когда-то говорил ей ухтинский Аркадий Елизарович. У Серебряковой замечательное женское лицо с такими выразительными глазами. Автопортрет. Всё так просто: женщина расчёсывает гребнем волосы, а взор не оторвёшь. Портреты её детей, очень похожих друг на друга и на неё. И тоже такие выразительные глаза. Вот ей бы научиться так передавать состояние души человеческой через глаза. Между прочим, Зинаида Серебрякова художественной академии не кончала, а сама овладела живописным мастерством. Талантливая. Значит, можно и так стать художником.
На субботу и воскресенье уезжала иногда Даша в свой Юрьянский район к матери. Заманила как-то с собой Таю. Та стосковалась по деревне, по лесу. Отвести душу, подышать вволю чистым деревенским воздухом. Что может быть приятнее?
В селе Медяны и узнала Тая про себя такое, что доставило ей много тревог и хлопот. Обратила внимание Дашина мать на то, как жадно напустилась Тая на солёные огурцы. Покачала головой. А уж потом Даша материны и свои подозрения высказала ей.
– Наверное, забеременела ты, девушка? Верный признак, когда на солёное тянет.
Конечно, Тая знала, что тяга к солёному бывает у беременных. В Несваричах-то в этом признавались при ней и мать, и соседки. Значит, мать Дашина верно угадала. А у неё позывы на тошноту начались и вот захотелось солёненького. Она сразу поняла, когда и где случилась проруха.
Кто-то будет? А отец – Женька-Жека Тютрин, конечно, в ус не дует. Да и не будет она никому об этом говорить, потому что всё в жизни у неё без него определилось.
Потихоньку выведала Даша о существовании будущего знаменитого диктора, о котором Тайка и вспоминать не хочет. Сама Тая даже старалась не бывать ни около редакции газеты, ни около Жекиного дома. Вдруг встретит его самого. Тогда обнаружится, что она здесь. А так исчезла и исчезла. Пусть думает, что она живёт в Эстонии.