Взыскующие неба
Шрифт:
– Почему?
– Потому что у нас этого выбора нет. У людей есть жизнь и есть смерть, а у Старейших и у тех, кто принадлежит к их свитам, есть только судьба. Мы свершаем свой круг неустанно, не думая о том, чтобы вырваться из него - а если бы даже и подумали, вряд ли это было бы возможно. Наше существование предрешено до начала мира - не спрашивай кем, я этого не знаю. Оба Двора - Благой и Неблагой - скачут друг за другом по небу, появляясь в урочное время, и так было, будет и должно быть всегда.
– Нуаду не говорил, что станет с вами после конца времен? И... куда уходят те, чей круг свершен?
– Я полагаю, Нуаду не знает этого и сам. Или не хочет говорить.
– Вы все бессмертны?
– Не все... или не так, как вы, люди, думаете, -
– Среди нас есть те, кто умирает, а потом воскресает, и так без конца, и это тоже судьба... есть те, кто устает вечно пировать в Доме Нуаду и носиться над пустошами, и тогда они как будто угасают, но не уходят навсегда за грань, как вы.
– Они становятся слуа?
Кромахи содрогнулся.
– Нет. Слуа - наши враги. Мы их ненавидим. Это - другое...
– Ты говоришь - "вы, люди" и "мы, те, кто принадлежит к свите Нуаду". Все-таки, значит, ты не считаешь себя человеком.
– Две половины крови во мне, и каждая зовет по-своему, - повторил Кромахи.
– Тяжек зов Иной крови, тяжек и зов смертной. Они словно разрывают меня пополам... Не забывай, до недавнего времени я не желал признавать смертную половину. Не могу сказать, что мне нравится быть человеком - но Нуаду обрек меня на это, и по-своему он был мудр. Считай, что я принял его решение и смирился... и даже научился находить в этом приятное. Мне нравится, что теперь я могу выбирать и что вместо судьбы у меня есть жизнь. В чем-то, может быть, люди счастливее Иного народа.
– Люди приняли тебя, Кромахи, сын Бронаг.
– Да, - с горечью ответил Кромахи.
– И никогда этого не было в Доме Нуаду.
Гильдас осторожно, словно боясь спугнуть друга, заговорил:
– Если тебе надоест неизвестность, если ты захочешь выбрать какой-либо путь и узнать, что ждет тебя на нем, мы можем вместе сходить к ученым людям, и пусть они расскажут тебе всё, что знают... если ты доверишься моему выбору. Путь Иных тебе уже знаком, и вряд ли даже самый мудрый друид сможет рассказать о нем больше, раз сам Нуаду хранит молчание. Может быть, ты захочешь узнать и про другой путь, открытый для людей?
– Я пока еще не решил, чего хочу и как буду жить дальше, - сказал Кромахи и вновь тихонько издал хриплый звук, похожий на карканье - но теперь в нем было мало нечеловеческого.
– Позволь мне не торопиться с решением. Может быть... может быть, я никогда не сделаю выбора. Не обижайся на меня за это.
Гильдас заметно погрустнел при этих словах, и Кромахи поспешил его утешить.
– Но я охотно схожу с тобой к твоим мудрецам и послушаю их. Скажу честно: я боюсь, что, дожив до конца человеческий век, превращусь в тоскливую тень, не знающую покоя, или в проклятого слуа, если откажусь избрать тот или иной путь. Если бы я знал наверняка, что после смерти вернусь в чертоги Нуаду! Или что уйду в подземный мир, как говорили ваши отцы! Или взлечу на небо, как говоришь ты!
И снова Гильдасу, как в день гибели Фиаха, показалось, что мир утратил все краски, кроме трех - черной, белой и алой... Кромахи каркнул:
– Старейший! За что мне эти муки? И как сильны смертные, если они ежечасно выносят их, не пресекая свою жизнь собственной рукой!
Гильдас принес ему меда в деревянной чашке, которую Кромахи когда-то вырезал сам. Тот выпил и немного успокоился.
– Право выбирать и решать, пусть и терзаясь сомнениями, - это не мука, а счастье. Ибо подлинное счастье - в свободе, - негромко сказал Гильдас.
– То, что задумал делать - делай, и отвечай перед Богом и своей совестью. Страшно ступить на зыбкую тропу, зная, что она зыбка, но повинуясь чьей-то чужой неодолимой воле, а не собственному разумению. И еще страшнее брести по ней, будучи не в силах свернуть... даже если свернуть означает умереть. Запомни это.
Кромахи перевел дух и поставил чашку на стол.
– Когда ты говорил об ученых людях, ты имел в виду людей, принявших слово Коломбы и уверовавших в человека - сына бога?
– Да, именно так.
– Значит, мы пойдем прямо на Айону?
Гильдас улыбнулся.
– Нет, зачем же сразу так далеко. Но когда-нибудь... может быть... мы дойдем и до Айоны.
На следующий день Кромахи уже пробовал вставать, опираясь на палку и держа на весу сломанную ногу. Прыгал он и впрямь совершенно по-птичьи - и смотрел на Гильдаса то одним глазом, то другим, поворачивая голову с боку на бок. Все те странные повадки, которые удивляли лекаря прежде, стали теперь понятны... Кромахи мучительно расставался с птичьими привычками, и они нередко напоминали о себе самым неожиданным образом. То, как он смотрел, как ходил следом за Гильдасом, как клал руку ему на плечо - всё это объяснилось, и Гильдас диву давался, отчего прежде не разгадал тайну Кромахи. Видимо, сама возможность этой тайны так пугала его, что он запрещал себе о ней думать. Прежде, не зная правды, он старался видеть в Кромальхаде только человека, невзирая на любые его странности, и ему это удавалось - а в нынешнем Кромахи, полностью утратившем Дары Нуаду, Гильдас видел только Иного и не мог себя разубедить, как ни бился...
– Нужно будет наконец сказать князю, что ты вернулся, - сказал он, глядя, как Кромахи на костыле скачет по комнате.
– Я живу уединенно, но кто-нибудь может заглянуть ко мне по делу и увидеть тебя, да и ты уже достаточно окреп, чтобы выйти. Нельзя, чтоб кто-нибудь застал тебя здесь случайно.
– Скажи князю, что нашел меня на рассвете возле своей хижины, - посоветовал Кромахи.
– Пусть он думает, что случилось чудо - тогда он скорее поверит и не станет придираться и расспрашивать. Скажи, что я был без памяти, раненый, со сломанными костями, и ничего не мог объяснить. А я скажу, что помню только, как спрыгнул со стены в Уске - и не знаю, что было со мной до той самой минуты, когда я очнулся у тебя дома. Скажи еще, что ты не пошел к князю раньше, потому что не знал, что я отправился в Уску по его поручению. Ты и в самом деле живешь уединенно, никто не удивится, что разговоры в доме князя доходят до тебя в последнюю очередь. Я знаю, что твой бог запрещает тебе лгать, но это ведь не такая уж страшная ложь.
Гильдас улыбнулся.
– Это даже почти совсем не ложь. Я думаю, Бог простит меня.
– А князь - нас обоих, - хмыкнул Кромахи.
– Ведь я выполнил его поручение. И постарался бы добраться до него сразу, если бы Скаре грозила опасность...
Гильдас вздохнул.
– Даже сейчас ты думаешь о том, как бы выставиться перед другими?
Он сказал это и испугался: вдруг Кромахи опять обидится? Но тот, видимо, уже достаточно окреп, чтобы выслушивать горькие истины.
– Я думаю не о себе, а о Скаре. Если Комгаллы намерены развязать войну, князь должен знать, сколько у них сил и каковы их союзники. Скара доверилась мне, и я не мог ее подвести. Это тебе больше нравится?
– Да, Кромахи. Это мне нравится гораздо больше.
Глава VIII
Кромахи поправлялся быстро; через неделю он уже мог опираться при ходьбе на пальцы сломанной ноги, а через две от былого увечья осталась только легкая хромота. Князь так обрадовался успеху опасной разведки, что не стал излишне любопытствовать. Как и предрекал Кромахи, успевший неплохо изучить людей, старик Макбрейн охотно поверил, что неведомые силы вырвали его воина из вражеских рук. В конце концов, нет ничего удивительного в том, что сильный воин, способный совершить в будущем еще множество подвигов, спасся от преждевременной гибели каким-то необыкновенным образом. Все помнили и Алана из Бреймара, которого чудесный орел снял с вершины дерева, куда он забрался, спасаясь от стаи голодных волков, и могучего Уиллига, по прозвищу Черный Лук, чьи стрелы направляла сама Морриган. Более сотни человек собственными глазами видели, как она появилась над полем битвы и, напружив щеки, принялась что есть силы дуть в ту сторону, куда Уиллигу нужно было выпускать свои стрелы.