Я буду любить тебя вечно
Шрифт:
Но дело не в этом. Эх, Маринка! Ведь я тебя так люблю!» - мысленно произнес речь Роман и вдруг выкрикнул, запинаясь, к своему ужасу даже заикаясь, чтобы «кацо» выметался из этой комнаты вон, иначе… И тут он закашлялся.
Вазген продолжал улыбаться, сидя на стуле, противно так улыбаться, как улыбаются только подлецы. Он вопросительно посмотрел на Маринку.
– Э-э, Марина. Ты пригласила меня к себе в гости. Я твой гость, а у нас гость - это святое. Какое право имеет этот сопляк, влетевший без всякого приглашения, командовать у тебя? Маринка м о л ч а л а.
Роман, почувствовав, что вновь обрел нормальный голос, выкрикнул:
–
Глаза у кавказца сузились, но он спокойно ответил, все также сидя на стуле:
– Э-э! Что ты все время кричишь, э-э-э, Рома. Не поговорил, не узнал человека, а уже плюешься!
– Это вы,… ты со всеми традиционно знакомишься через постель, кацо-генацвале!?
– Роман указал на смятую, наспех прикрытую кровать Маринки.
– Я тебя не знал и знать не хочу, кацо! Эх, Маринка, Маринка…, - продолжил свою речь Роман, и повернулся к девушке. Но тут Маринка заплакала и выскочила из комнаты прочь.
Роману в голову стукнула кровь, и, уже ничего не соображая, он бросился на продолжающего спокойно улыбаться Вазгена. За свою жизнь он ни разу не дрался: один раз его, правда, били на улице, но это дракой не назовешь. Кавказец вскочил и, легко увернувшись, оказался у него за спиной. Ужасная боль пронзила печень, и Роман рухнул на колени. Вазген с участием произнес:
– Э-э. Не надо на колени, друг - это лишнее. Может, ты хочешь поцеловать мне ботинок или что-либо другое?
– издевательски захохотал он. Роман резко вскочил и попал головой ему в живот. Тот отлетел к стенке. Роман схватил бутылку со стола, размахнулся, целя ему в голову, но в это мгновение страшная боль от удара левой пронзила солнечное сплетение. Парнишка согнулся и только успел увидеть летящее колено навстречу лицу. Страшная боль, слабо хрустнувшая переносица, боль закрыла глаза. Еще удар, и красная карусель закружилась быстро-быстро, поплыли белые мухи. «Неужели снова пошел снег?» - подумал Роман и потерял сознание.
Пришел в себя в темноте, на полу возле балконной двери. Все лицо разбито, кровоточил нос, нижняя губа. Соленый привкус крови чувствовался во рту. В голове шумело, перед глазами все кружилось и переворачивалось. Почувствовал тошноту, предвестницу приближающей рвоты, но не успел подняться и добежать до туалета, как его вырвало. Послышался тревожный голос Маринки: «Роман, где ты?»
Представил себе, как она находит его в таком состоянии, лежащего в блевотине собственного производства, через силу поднялся, добрался до лестницы. Света на лестничной площадке не было сто лет. Когда уже находился на этаж ниже, снова услышал нежно зовущий голос Маринки: «Роман! Где ты, отзовись! Роман!». Чуть было не отозвался, но потом передумал.
«У меня все-таки есть характер. Да и вид неважнецкий», - подумал он. Когда стало немного лучше, зашел в один из жилых блоков, умылся над пожелтевшей треснутой раковиной и спустился вниз. Прошел мимо пораженной его видом вахтерши, небрежно бросив на ходу: «Мои документы можете оставить себе на вечную память. Они мне больше не потребуются!»
Вышел с тоскою в душе, невидимая нить продолжала крепко связывать его с этим местом, и он не в силах был ее разорвать.
Пошел быстрым, на сколько это было можно, шагом, прочь от общежития. В голове теснились мысли, образы, слова, воспоминания, но все заслонял образ Маринки. Одновременно чувствовал горечь унижения и потерю чего-то очень важного для себя, тревожную тоску сердца
Вспоминал глаза Маринки во время последней встречи, такие ясные, лучистые, искрящиеся любовью к нему, и ту растрепанную Маринку в помятом халате, которая м о л ч а л а, с которой расстался всего несколько минут тому назад.
38.
Идти Роману было некуда. Боль душевная, равно как и физическая, смешалась в нем с обидой, ревностью и самоуничижением. Неплохой получился коктейль, только чересчур горький, хмельной для него, и Роман решил его разбавить. Вернулся на проспект Науки, где в киоске взял коньяк «Десна». Затем по Феодосийской вышел на детскую площадку, на которой они не раз сиживали вечерами с Маринкой, когда он ее провожал. Чуда не произошло - в бутылке оказалось обычное фальшивое пойло, лишь с легкой имитацией под коньяк.
Фальшь окружала его вокруг - в любви, дружбе, магазинах, прессе, на радио, телевидении.
Его послушный интеллект в утешение вынес на гора бессмертный афоризм Ларошфуко:
«Друзья мне не надоедают никогда, друзья мне изменяют иногда, а недруги мне просто надоели, их постоянство - сущая беда!»
Но Роман не поддался утешениям интеллекта и, в свою очередь, огорчил его: «Раньше надо было не мозги забивать всякой литературной дрянью и сентенциями, а бицепсы и трицепсы качать, чтобы сейчас не ходить с разбитой мордой». Интеллект обиделся и спрятался.
Сделав большой глоток той дряни, которая находилась в руках, он выкрикнул: «Меняю стерву на хорошего врага». Голос, тонкий и жалобный, одиноко проблеял это в окружающую пустоту и смолк. Несмотря на то, что никто не ответил на это предложение, ему стало стыдно за «стерву», относящуюся к Маринке, - он густо покраснел. По крайней мере, так ему показалось.
На душе было противно и хотелось совершить что-нибудь безрассудное, головокружительное, противоречащее логике и рассудку. Вновь вернуться в общежитие и «разобраться» с кацо? А если все повторится, и его вновь вышвырнут за двери?! По всей видимости, это был не самый лучший вариант безрассудства и отнюдь не храбрость - вновь подвергнуться побоям. Тогда что бы такое совершить?!
Роман в отчаянии всматривался в темноту, которая скрывала общежитие, где проживала изменщица Маринка. Боль в сердце усилилась, было такое ощущение, что в него воткнули гвоздь, стрелу, кинжал, одним словом - ранили. Ранили прямо в сердце. Раненое сердце…
Роман вдруг вспомнил, что уже слышал это выражение - раненое сердце. Где, когда и в связи с чем?! Интеллект - отходчивый парень, все же вернулся, и не сам, а приволок за компанию в о с п о м и н а н и я: Лысая гора, дед с козами, майская ночь, которая лечит раненое сердце.
Нахлынувшие воспоминания немного отвлекли от сердца боль. Роман пришел в себя, обнаружил, что по-прежнему сидит на детской площадке, совсем один, а в бутылке осталось меньше половины.
«Хоть этот коньяк и фальшивка, но он здорово бьет в голову!
– с одобрением подумал он. Теперь знал и без деда, что такое раненое сердце. Взглянул на циферблат часов - девять часов сорок пять минут вечера тридцатого апреля, - через два часа начнется первая майская ночь. Роман знал, где проведет эту ночь или, по крайней мере, часть ночи - вперед, наверх, на Лысую гору!