Я буду любить тебя вечно
Шрифт:
Про себя Роман решил: «Если дед обманул, и никаких приключений не будет этой ночью, то вернется днем, выдерет у деда бороду, спилит рога у черного цапа и напьется Чернушкиного молока».
39.
Прошло довольно много времени, пока Роман взобрался на Лысую гору. На этот раз он не стал подниматься по лестнице, а пошел напрямик, карабкаясь по крутому склону, цепляясь одеждой за колючие кустарники. Полная луна тихо ныряла в пестрых, с рыжеватым оттенком, ночных облаках, освещая все вокруг обманчивым светом. Тишина казалась вязкой и неприятной. Он специально закашлялся, чтобы спугнуть тишину. Как бы ему в поддержку донеся звук поезда, проходящего вдалеке, и
Несмотря на темноту, Роман узнал ту самую дорогу, по которой не так давно гулял с Маринкой, но теперь он был совсем один, притом весь перепачканный грязью из-за ночного подъема по крутому склону. «Эх, Маринка, Маринка…»
В нем проснулась злость на всех и вся - на вероломную Маринку, на испачканную одежду, на сырую скользкую землю, а, больше всего, на собственную дурость, заставившую притащиться сюда ночью. Тут, кстати, вспомнил о своей твердой, просто несгибаемой воле и перестал корить себя.
Вдохнул полной грудью ночной воздух, закашлялся уже по настоящему, выпятил грудь, распрямил плечи и ощутил себя готовым к предстоящим приключениям. Все его снаряжение состояло из двух коробок спичек и зажигалки, добытых в коммерческом ларьке.
Здравый смысл, а может, и трусость гнали его вниз с этой горы. И тут здравый смысл спросонок выдал очередную порцию - «не знаешь броду, не ходи по воду». Роман цыкнул на него, и тот на время затих.
Метрах в пятидесяти от дороги высилось тонкое дерево-столб, отражающее свет луны полированной плешью отсутствующей коры, и от этого безжизненно светящееся. Роман сошел с дороги и подошел к нему. Это было то самое дерево, на которое они с Маринкой обратили внимание во время своей прогулки. Только сейчас на самой его вершине виднелись три привязанные куска материи - по краям темного цвета, а посредине - белого. Роман только подивился чьему-то чудачеству - желанию увековечить себя, даже таким способом. Заметив тропинку, уходившую вверх на небольшой холм, к деревьям, пошел по ней. Тропинка, взобравшись на холм, круто бросилась вниз, в густую темноту оврага. Оттуда пахло сыростью, плесенью, ужасом ночи и неизвестности. Немного поколебавшись, чуть дольше вечности, все же начал осторожно спускаться, тщетно пытаясь осветить себе путь слабым язычком пламени зажигалки.
Было довольно скользко. Неверное движение - и Роман заскользил вниз по склону оврага, тщетно пытаясь за что-нибудь зацепиться. Овраг, судя по тому, сколько времени он скользил, пока не упал на дно, был очень глубоким, может, даже метров двадцать. Внизу было совсем темно, деревья, растущие здесь, как будто образовывали своими кронами что-то вроде защитного экрана лунному свету. Роман приподнялся с земли, тупо соображая, зачем ему все это надо. Затем вспомнил Маринку, и боль захлестнула его сердце. Подъем на Лысую гору и спуск в этот овраг на собственном заду привели его внешний вид в такое состояние… короче, в столь поздний час - до первого милицейского патруля. Притом, назад для него пути не было - больница закрыта, а к родителям появиться в таком виде - значит довести их до инфаркта. Он стал пробираться к противоположной стене оврага.
Дно оврага напоминало русло высохшей реки, и было довольно широким. Другая сторона оврага его совсем не порадовала, - настолько была крута, что взобраться по ней наверх не представлялось никакой возможности. Он продолжал тупо идти вдоль этой стены, освещая путь только огоньком зажигалки. Вдруг огонек заметался и в одно мгновение погас. Роман почувствовал дуновение ветерка. Продвинувшись, нащупал кирпичную кладку, и вскоре его рука провалилась в пустоту. Осторожно посветив, понял, что вышел к одному из туннелей-проходов. Вязкая темнота обступила его кругом, выхода из туннеля не было видно. Но делать было нечего, он нашел, что искал, и вошел в него.
Дорога в проходе круто подымалась вверх. Было совсем тихо, если не считать шороха сухих прошлогодних листьев, катившихся при его движении вниз, создавая ощущение, что за ним кто-то идет. В первое мгновение он даже не понял, что это за шум, и остановился, настороженно вслушиваясь в тишину, с сердцем, выскакивающим из груди от страха. Привычно кашлянул, - спугнул тишину, умерил панический стук сердца в груди и призвал на помощь здравый смысл. Тот
В его жилах забурлил адреналин, разбавленный коньяком, мышцы налились силой. Он даже немного пожалел, что сейчас здесь нет этого «кацо» Вазгена. Сейчас бы ему показал, где раки зимуют! Воображаемые картинки, что бы он сейчас сделал с этим «кацо», отвлекли его от страшилок ночи.
С каждым шагом по туннелю у него зрела уверенность в своей дурости, но также и в том, что ничего не должно и не может случиться, а воспоминаниями этой ночи станет только выпачканная одежда. Даже решил придумать что-нибудь позаковыристей для друзейтоварищей об этой ночи на Лысой горе, чтобы они прочувствовали прелесть ночного путешествия. Погрузившись в грезы воображаемых приключений, непроизвольно увеличил скорость передвижения, за что и поплатился. С разбегу правая нога ударилась о какую-то преграду, током боль пронзила ее, но, продолжая по инерции движение вперед, другой ногой он наткнулся на ту же преграду, и рухнул через нее вниз головой. От сильного удара головой о что-то твердое в глазах вспыхнули искры, обратившись в праздничный фейерверк, трансформировавшийся в знакомую красную карусель, которая превратилась в ветряную мельницу и, быстро вращаясь, унесла его в темноту бессознательности.
40.
Роман очнулся от сильного холода, пронизывающего все тело до костей. Это было неудивительно, так как он был абсолютно голый! Он сидел, прислонившись к какой-то стене, покрытой мохнатым ковром, спадающим на землю.
С удивлением обнаружил, что каждую руку удерживает тонкая упругая веревка. Когда попытался приподняться, то руки оказались растянутыми веревками в противоположные стороны. Стоять абсолютно голым, с разведенными руками было не очень приятно, и он снова присел. То, что принимал за стену, оказалось большой каменной стелой, а ковер - вонючей, жестко-мохнатой шкурой. Стела, естественно вместе с ним, находилась посредине площадки, покрытой каменными плитами, с трех сторон горели большие костры. И Роман был не один!
Метрах в десяти от него метались то ли в сумасшедшем хороводе, то ли выполняя бессмысленные телодвижения, которые с натяжкой можно было назвать танцем, полтора десятка фигур в длинных хламидах, покрывавших их с головой. Они прыгали, скакали в полной тишине, под неслышную человеческому уху музыку, как сонм привидений, не обращая ни на кого внимания, тем более, на такого жалкого зрителя, как Роман. Он дрожал от холода и старался не задумываться о возможных последствиях его воздействия после еще не полностью вылеченного воспаления легких и нахождения здесь в таком «легком» виде. А еще больше - от непонятности происходящего и ужасных предположений о своей участи.
Вдруг раздался звон колокола, и густой мужской бас зарокотал:
– Именем вашего Господина Люцифера, Астарота, Самаэля, Сатанайла заклинаем Вас явиться на наше торжество - Аваддон, Асмодей, Апполон, Молох, Азазель, Велиал, Вельзевул, Баал-Зебуба.
Хоровод рассыпался, и фигуры выстроились в две шеренги, между которыми появилось существо, украшенное двумя рогами, ведшее за собой большого козла. Раздались ликующие крики: «Шомхэм-фореш! Слава сатане! Слава сатане! Слава!»
Зловещее существо с рогами и козлом приблизилось к Роману. Сердце у того, упало глубоко, гораздо ниже пяток, и его, несмотря на то, что изрядно промерз, прошиб холодный пот. Но существо, не обратив никакого внимания на Романа, усадило на шкуру, расстеленную у его ног, своего козла и резко вскинуло правую руку. Крики смолкли. Бесполые существа, окружающие их полукругом, вдруг в одно мгновение сбросили свои плащи и предстали юношами и девушками в нарядах Адама и Евы. Две девушки отделились от них и приблизились к Роману. Он чуть не вскрикнул от удивления. Несмотря на темноту, одну из них он узнал.