Я буду любить тебя вечно
Шрифт:
– 37 -
Роман жадно вдыхал весенний, чуть влажный воздух, радуясь теплу и обретенной свободе. Затянувшаяся зима забрала у весны март и первую половину апреля. Две недели тому назад, когда он попал в больницу с правосторонним воспалением легких, весна только начинала робко заявлять свои права. Тогда на улицах еще лежали безобразные кучи грязного тающего снега, было промозгло-сыро, и люди, спешащие по своим делам, казались серыми и печальными. Зато сегодня, в последний день апреля и первый день свободы от больничной палаты, весна безраздельно властвовала повсюду. Вокруг все
Неожиданной свободе Роман был обязан своему лечащему врачу Василию Ивановичу, когда тот, бережно пряча бутылку коньяка, - очередной дар родителей, в карман своего белого халата, куда помещалось все, небрежно сказал, что для быстрейшей реабилитации после воспаления легких необходимы небольшие порции свежего воздуха и прогулки по больничному парку. Тогда Роман, пряча в своих глазах блеск свободы и далеко идущие планы, устало, безразличным тоном, акцентировал внимание родителей на этих рекомендациях, и, наконец, сегодня получил одежду (путь к свободе!) под обещание выходить не больше двух раз в день по сорок минут, и не дальше больничного парка, закутавшись по самые уши в пушистый шерстяной шарф, - противное напоминание бесконечной зимы.
Роман строил из себя паиньку и, отходив положенные сорок минут в сопровождении любящих родителей, послушно вернулся в палату. С нетерпением дождавшись шести часов вечера, на всякий случай сделал контрольный звонок родителям, с которыми договорился встретиться в больнице в два часа следующего дня, и обрел, наконец, долгожданную свободу.
Конечной целью своего бегства из больницы в этот субботний день он выбрал посещение Маринки в общежитии, где та проживала.
Несмотря на то, что за время, проведенное в больнице, он здорово ослабел от постельного режима, уколов антибиотиков, сварливых санитарок и словоохотливых соседей по палате, он сейчас стремительно бежал, летел к своей Маринке. На самом деле, конечно, это был прозаические трамвай, метро, троллейбус с бесконечностью ожидания на остановках и катастрофической медлительностью во время движения. Он представлял себе, как она поразится, увидев его, ведь не далее, как позавчера, во время ее посещения, сообщил, что валяться в больнице придется, в лучшем случае, до 9-го мая.
Наконец заторможенный троллейбус, предпоследний вид транспорта в путешествии, неохотно выплюнул его с толпой других пассажиров. Теперь все зависело от скорости передвижения последнего и основного вида транспорта - его ног. Он почти бегом преодолел Стратегичку*, завернул на Феодосийскую и вскоре стоял перед общежитием, где проживала Маринка. Решив не портить себе нервы разговорами с вахтерами - все равно бесполезно, и себе дороже, воспользовался «афганской тропой» - обходным путем мимо вахтеров.
__________________________
* Улица Стратегическое шоссе
Подпрыгнув (роста совсем немного не хватило), он ухватился за металлическую решетку окна первого этажа, сделал несколько судорожных движений вверх, сопровождаемых оглушительным грохотом, который, казалось, должен был поднять на ноги вся и всех, но только не проживающих в общежитии - они и не к такому привыкли. Вот и водосточная труба, она немного скользит под дрожащими руками, но и она преодолена. Правой рукой ухватился за балконное ограждение, немного усилий, и он наверху. Балконные двери гостеприимно смотрят на него пустыми проемами без стекол. Длительная война студентов и коменданта за существование этого пути закончилась победой студентов. Только прибитые к полу громадными гвоздями бесполезные балконные двери
Роман переступил через порог и устремился к лестнице. Эхо болезни, слабость, проявила себя на пятом этаже. Пришлось ему снизить темп, и не спеша подняться на седьмой этаж. Перед ним оказались чуть ободранные, слегка обрисованные белые двери, на которых карандашом запечатлен номер 707, - за ними проживала Маринка. Он немного постоял, чтобы успокоить дыхание. За дверью размеренно скрипела кровать, и работал телевизор.
– Валяется, телек смотрит, а кто к сессии будет готовиться?!
– с нежностью подумал Роман и постучал. Скрип на мгновение утих, возникла тревожная пауза, которую прервал стук, снова пауза и долгий скрип, в несколько этапов.
– Наверное, спала, и я ее разбудил, - подумал он. Через вечность Маринка осторожно открыла дверь. Она была в помятом тонком халатике, через который виднелось розовое голое тело, с растрепанными волосами и испуганными глазами. Роман отстранил ее и влетел в комнату с диким радостным криком.
– Всем стоять! Руки за голову! Проверка документов!
– радостный в самом начале крик в конце перешел почти в шепот. Вместо соседки по комнате Вали обнаружился коренастый мужчина кавказкой национальности средних лет. Он крепенько сидел на стуле, в расстегнутой на груди рубашке, через которую виднелась чаща черных волос, слегка подернутых сединой. На столе стояли: неполная бутылка шампанского, коньяк, фрукты, зелень, открытая коробка конфет и два граненых стакана.
– Э-э-э. Каа-кие документы? Слюшай друг, ты кто такой?
– мужчина говорил с сильным акцентом.
– Влетел, накричал, нарычал. Э-э-э. Что ты себе позволяешь?! Садись, выпей, - и он налил в один из стаканов коньяк, - узнай как дела, что нового в стране и на полях, а потом задавай вопросы.
Роман стоял остолбеневший и молчал, впрочем, он просто не знал, что в таких случаях надо говорить. Маринка пришла в себя первой. Она просто сказала:
– Познакомьтесь, это Роман… Роман мой друг, он только что из больницы, - тут она указала на мужчину, - а это Вазген… тоже мой друг, он очень мне помог…
– Э-э, это совсем другое дело. Садись, джан, выпьем, поговорим. Такой молодой, а уже врач!
– он протянул руку, не вставая со стула, Роман автоматически ее пожал и тут же демонстративно вытер ладонь о свои брюки.
– Очень приятно, - все же по инерции, растерянно произнес Роман. Хотя, что здесь приятного, проклятая культура опять выперлась, где не надо. Тьфу на него!
– Я не врач, а больной, поэтому лежал в больнице, - почему-то посчитал необходимым пояснить кавказцу.
– Э-э. Такой молодой, а уже больной. Пльохо, очень пльохо. Съешь этой зелени, тархун называется, и этот гранат - все пройдет. Никогда болеть не будешь, никакая болезнь к тебе не подойдет. Возьми этот сыр, настоящий овечий, соленый, как сама жизнь, и у тебя прибавятся силы. Выпей коньяку, и жизнь заиграет в тебе, и не будешь ты таким бледным и худым, - он говорил доброжелательно, но как с ребенком, с оттенком внутреннего превосходства.
В какое-то мгновение Роману стало казаться, что он спит, и все это ему снится.
«Очень плохой сон, и он мне совсем не нравится!» - подумал он. Реальность кричала ему в лицо, и он задохнулся от боли в сердце. Уязвленное самолюбие заявило о необходимости немедленно уйти, и его бросило в потливую дрожь, но рассудок требовал неоспоримых фактов, предлагал спокойно разобраться, а сердце просто ныло, искало компромисс. Отодвинув всех оппонентов, на передний план вышла злость.
«Да, я бледный, худой после полумесячного нахождения в больнице, да и в жизни не похож на Ван-Дамма и Сталлоне. Я всего на три сантиметра выше Маринки, но мне только 19 лет, и я могу до 25 лет вырасти, еще как вырасти, могу нарастить себе такую мускулатуру!