Я буду любить тебя...
Шрифт:
Мы с Ролфом переглянулись.
— Я послал к паспахегам гонцов, — продолжал император, — и поведал им о моей любви к белым людям и о тех добрых чувствах, которые белые люди питают к индейцам. Я сказал им, что Нематтанау был убийца, и его смерть была справедливым воздаянием. Теперь они удовлетворены. Их деревня так же спокойна, как этот зверь у моих ног.
И он указал на ручную пуму, которая лежала подле его мокасин. Это сравнение показалось мне зловещим.
Невольно Ролф и я посмотрели на Нантокуаса.
— Это правда, — подтвердил он, — я только что воротился из деревни паспахегов. Я сам передал им слова Опечанканоу.
— Что ж, раз дело уже улажено, мы можем ехать домой, — сказал я, вставая. — Разумеется, мы могли утихомирить паспахегов одной рукой и к тому же преподать им урок, который они нескоро бы забыли, но по доброте душевной и желая избежать лишних хлопот, мы предпочли обратиться к Опечанканоу. Губернатор благодарит его за оказанную помощь.
Лицо Опечанканоу озарилось улыбкой, но только па мгновение.
— Разве Опечанканоу не любит белых людей? — промолвил он. — Когда-нибудь он сделает для них еще больше.
Мы вышли из хижины, сели на коней и покинули темнолицего императора и деревню с ее раскрашенными жителями, желтыми от ягод зарослями тутовника и кроваво-красными камедными деревьями. Нантокуас дошел с нами, шагая рядом с конем Ролфа и время от времени рассказывая нам своим мелодичным глубоким голосом ту или иную лесную новость. В блокгаузе мы получили подтверждение слов императора. От паспахегов уже приходило посольство с дарами, и была выкурена трубка мира. Лазутчики тоже сообщили, что все воинственные приготовления в деревне прекращены. В ней опять воцарилось спокойствие под стать туманной, мглистой, убаюкивающей погоде последних дней.
Опасность как будто миновала, однако у нас не было уверенности, что здесь не кроется какая-то хитрость. Мы с Ролфом посовещались и в конце концов решили, что он, всегда бывший нашим представителем на переговорах с индейцами в силу особых с ними отношений, останется в блокгаузе с половиной отряда, а я поеду с донесением к губернатору. Я попрощался с ним и с Нантокуасом и, поскакав обратно в Джеймстаун, достиг города на несколько часов раньше, чем меня там ждали.
Я въехал в ворота палисада вскоре после полудня, и еще час ушел у меня на доклад губернатору. Когда он наконец отпустил меня, я поспешил к дому пастора. Проезжая мимо гостиницы, я взглянул вверх, на окно, из которого на рассвете на меня смотрел итальянский доктор. В этот раз на меня никто не смотрел, окно было наглухо закрыто ставнями, а у двери против обыкновения не торчали французские прохвосты, состоявшие на жалованье у лорда Карнэла. Проехав еще несколько ярдов, я неожиданно встретился с его милостью лицом к лицу — он как раз выходил из переулка, спускающегося к реке. Увидев меня, он заметно вздрогнул и поднес руку ко рту. Я слегка кивнул ему и проехал мимо. Неподалеку от дома, у ворот кладбища, мне повстречался мастер Джереми Спэрроу.
— Рад вас видеть, — воскликнул он. — Ну как, индейцы успокоились?
— Пока что да. А как ваш больной?
— Хорошо, — серьезно сказал он, — два часа назад я закрыл ему глаза.
— Стало быть, он умер, — промолвил я. — Что ж, теперь у него есть одно преимущество перед живыми: он избавлен от всех бед и забот. А что, вас опять к кому-нибудь вызвали? Вы так быстро шагаете прочь от дома.
— По правде говоря, — ответил он, — я только что узнал о волнении среди язычников и очень встревожился. Вам, конечно, виднее, но, по моему разумению, вам не следовало разрешать вашей жене идти сегодня на прогулку в лес. Вот я и решил перейти перешеек, чтобы от греха подальше отвести ее домой.
— Идти на прогулку в лес? — медленно повторил я. — Так она сейчас в лесу? С кем?
— С Диконом и Анджелой, — ответил он. — По словам тетушки Аллен, они ушли через час после восхода солнца. Я думал, что вы…
— Нет, — перебил его я, — напротив, я велел передать ей, чтобы она не выходила из сада. Ей грозит опасность не только от индейцев.
Я был вне себя от гнева, но кроме гнева мною владел еще и страх.
— Я сейчас же поеду и отвезу ее домой, — сказал я.
Говоря это, я случайно посмотрел в сторону форта и судов, стоящих на якоре под его стенами. Что-то в этой картине было не так. Я посмотрел еще раз и понял — не хватает одного корабля, такого знакомого и ненавистного.
— Где «Санта-Тереса»? — спросил я, и страх еще сильнее сжал мое сердце.
— Нынче утром она отплыла вниз по реке. Я видел ее недавно, когда возвращался из Арчерз-Хоуп. Она стоит на якоре в середине реки, там, где в Джеймс впадает большой ручей. Но почему она покинула свою обычную стоянку?
Мы переглянулись, и в глазах другого каждый прочел ту мысль, которую сам не осмеливался высказать вслух,
— Вы можете взять гнедую кобылу, — сказал я с нарочитой легкостью, потому что на сердце мне словно навалился тяжелый камень, — и мы поедем в лес. Я думаю, что там все в порядке. Наверняка она надевает сейчас вепок из вьюнков или играет с белками, или спит на куче красных листьев, положив голову на колени Анджелы.
— Наверняка, — ответил он. — Не теряйте времени. Я оседлаю кобылу и догоню вас через две минуты.
Глава XIV
В которой мы ищем пропавшую леди
Кроме нас с пастором, в лесу не было никого. Стволы обволакивала легчайшая голубая дымка. Сверху бесшумным, беспрестанным дождем слетали темно-алые листья, сквозь оголившиеся ветви свободно струился солнечный свет, но нигде не было видно ни единой человеческой души: ни мужчины, ни женщины. Опавшие листья шуршали под копытами оленей, верещали белки, тявкали лисицы, но ниоткуда не доносился ни нежный смех, ни звонкая песня.
На мшистом склоне мы нашли венок из красно-коричневых дубовых листьев, чуть ниже, у прозрачного как хрусталь ручейка, примятую ногами мяту, дальше, под соснами, набрели на оборванную, валявшуюся па земле алую плеть лианы. Рядом была похожая на чашу впадина, окруженная густой красной завесой из лиан, свисающих с ближайших деревьев, и устланная ковром из золотистых листьев огромного клена, и здесь страх, поселившийся в моем сердце, превратился в великана, с которым уже тщетно было бороться.