Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика
Шрифт:
В 1936 году Максим Федотыч и одна из сестер вернулись в родную деревню. Отец, мать и две сестры погибли в северных лесах. Где они похоронены – он не знает. Отцовского дома и подворья не оказалось. Все разграблено и уничтожено. Женился, сестру выдал замуж. Приняли в колхоз. Начал строить хату. Жили как нищие. Родились один за другим трое детей – две дочери и сын. Колхоз на трудодни давал в лучшем случае 200–300 граммов зерна ржи или ячменя в день. В 1939 году началась Финская война. Призвали. Повезло. В армии никогда не служил и военной специальности не имел, поэтому определили в хозяйственную часть.
Вернулся весной 1940 года. Год бесплатной работы в колхозе и достройка собственного дома. Полуголодное существование семьи из пяти человек. И снова война. Вызвали в военкомат и домой уже не отпустили. Немцы наступали быстро. Направили в какую-то часть в район Витебска. Одели в военную форму, дали винтовку и несколько патронов, и в пешем строю шагаем на запад. Идем ночью, днем спим в лесу. Никто из нас не знает, куда идем и где противник. С трех сторон слышим гул орудийной стрельбы. Над нами летают немецкие самолеты. В один из таких дней, когда мы перед заходом солнца готовились продолжать путь, появились немецкие танки с десантом солдат с автоматами. Мы не успели взять винтовки, как были окружены автоматчиками.
Не знаю, к нашему счастью или к несчастью, после того, что пришлось пережить, не раз думал, что к несчастью, командир отряда, майор по званию, поднял руки. Мы последовали его примеру. И это была наша ошибка. Не подними мы руки – были бы расстреляны и не пришлось бы испытать ада плена и наших лагерей. После этого – мучительный голод, большие пешие переходы. Лагеря – огороженные колючей проволокой поляны. Кормили раз в сутки непонятно из чего приготовленным пойлом. Многие не выдерживали голода и переходов, падали, отказывались идти. Таких конвой расстреливал. Мне было легче: в своих северных лагерях я прошел хорошую школу. К нашему счастью, в июле и августе 1941 года в основном стояла сухая погода. Тяжело было переносить дожди, и особенно ночью. Не укрыться, не обсушиться.
Из одного лагеря на территории Польши привели на железнодорожную станцию. В грузовые вагоны набили столько пленных, что мы могли только стоять. В Германии опять лагерь под открытым небом. Строим щитовые бараки. Проходим санитарную обработку. Специалистов по металлообработке уже на второй день увели на завод. Не имеющим специальности по окончании строительства бараков пришлось проходить обучение или работать на подсобных работах. Кормили так, чтобы только не умереть. Но жили в приличных условиях. Двухъярусные кровати, набитые соломой тюфяки, солдатские одеяла. Строго следили за вшивостью.
Прошло без двух месяцев четыре года. Охрана лагеря разбежалась. Мы на свободе. Разбрелись по городу. Стали собираться домой. Встречи с нашими солдатами. Мы не скрывали радости, а на нас смотрят волками.
На второй день после прихода нашей армии мы снова оказались под охраной, только теперь своих солдат. Режим восстановлен. Теперь нас вместо работы с утра до вечера допрашивали, как, где и при каких обстоятельствах оказался плененным. А через две недели перегоняют в лагерь под открытым небом, за колючую проволоку. Идут постоянные, неоднократные допросы. Формируются и отправляются эшелоны телятников, наполненных бывшими солдатами. Теплушки под охраной солдат с красными погонами.
Меня привезли на север Пермской области. Опять лагерь. Та же колючая проволока, вышки, комендатура. Все, как и в Германии, только вместо бараков – землянки. Работаем на лесозаготовках и строим бараки. Пять лет – работа в лесу. Вторую половину из пяти лет должен был работать на военном заводе, куда был переведен как примерный лесозаготовитель. По приговору неизвестно какого суда я был приговорен к 10 годам заключения, как оказавшийся в плену не по ранению. Тем, кто мог доказать, что он был пленен раненым, давали меньше. А некоторых, говорят, совсем освобождали.
Март 1953 года. Умер Сталин. Наступила эпоха Хрущева. Очень скоро нас расконвоировали, а затем, в 1954 году, стали вызывать и предлагать два варианта – оставаться вольнонаемным рабочим на заводе с проживанием в общежитии, то есть в тех же бараках, или отбыть на жительство по месту призыва в 1941 году. На два года раньше приговоренного срока вернулся на родину. Сказать «домой» не могу, так как ни дома, ни семьи уже не было. Жена еще в военные годы умерла голодной смертью, трое детей находились в разных детских домах, а дом сгорел в 1942 году во время военных действий.
Опять все начал с нуля. Строить хату не решился. Кругом все разбито. Поля заросли бурьяном. Ни машин, ни лошадей нет. Основная рабочая сила – женщины. Мужиков пришло с войны единицы. Вот женщины впрягались в плуг и пахали землю. В лучшем случае впрягали в плуг корову. Урожаи низкие. Все, что выращивали, сдавали государству. В колхозах по трудодням ничего не давали. Пенсий старикам и пособий на детей не платили, да и понятий таких не было. Жили только со своих огородов – 20 соток. Да еще и налоги с этих соток платили. А у меня при обмерах огородов нашли две лишние сотки, то есть не 20, а 22. Так вот, посмотрите, отобрали эти две сотки, и они уже десятки лет зарастают бурьяном, но ни пахать, ни косить на них не дают – земля колхозная. Жаль, конечно, что пустует земля. Сколько бы за это время с нее было собрано картошки, да и налог бы государство получило.
Да, старик крякнул, это мелочь. Такой пустующей, зарастающей лозой земли – земли, которая кормила деревню и город, в нашей округе теперь больше половины. Да что там половины. Целые деревни исчезли вместе со своими пашнями и сенокосами. Поля заросли лозняком и заболотились, туда даже дорог теперь нет. Да что там исчезнувшие деревни. Посмотрите на наши оставшиеся пока еще две деревни. Домов осталось меньше половины. Расстояние между деревнями меньше километра, а не только проехать, но и пройти минимум полгода в году нельзя. А ведь здесь еще Екатериной Великой был построен большак. А затем, в 1920–1930 годы, построили шоссе. Мужики всей округи каждую зиму выполняли гужповинность и за 10–20 километров на санях, бесплатно, возили песок и гравий на строительство этой дороги. Где она теперь? Теперь по ней только танк может пройти, и то не везде.
Старик задумался. Показалось, что он задремал, но через мгновение тряхнул головой и, как бы извиняясь, сказал:
– Да что я о дорогах. Как будто нам эти дороги нужны. Машин у нас нет, да и лошадей тоже, а сапоги резиновые дети из города привозят. Да и грех жаловаться. Мы теперь живем так, как раньше и не мечтали. Картошка своя. Свекла, капуста и другие овощи со своего огорода. Кто еще не спился – держит корову. У каждого есть возможность выкормить поросенка. Держим кур. Налоги не платим. И еще государство пенсию платит. Вот мы с женой ежемесячно получаем по 20 рублей пенсии. Это нам на хлеб. А что было тогда? Страшно вспоминать.