Я целую тебя в губы
Шрифт:
Я почти не общаюсь со своими родственниками. И у них нет особого желания видеться со мной. Мне не нравится их презрительная жалость ко мне за мое одиночество, за мою неопределенность в жизни… Если бы Лазар был со мной, я бы не чувствовала себя одинокой… Но скоро все это станет (или уже стало) совсем незначительным, потому что чернота одной общей для всех нас беды сожмет нас в своих когтях…
Разумеется, я тоже могла бы подхватывать эти унизительные оправдательные разговоры; и когда рядом со мной сидит мещанка, которой барабанная пропаганда внушила нелепое сознание избранности (это значит, что в этой стране она лучше меня, потому что у нее другие записи в паспорте. И это, наверное, одно из самых страшных искушений для человека, искушение вот такой вот избранностью.); и вот она рядом со мной и распаленно говорит мне, что мои единоплеменники — наркоманы, воры и безнравственные люди… И я могла бы сказать, что люди бывают разные, что мои родные не таковы, или еще другие банальности могла бы сказать… Но я не стану унижаться… Ведь если в безнравственности и других пороках обвиняются тысячи людей, и только на основании каких-то единообразных записей в их паспортах; и обвиняются их маленькие
Впрочем, и Лазар не любит своих родных… У него много каких-то дальних родственников, и ему неприятно, что он в родстве с какими-то чужими ему людьми… Это я понимаю… Но если его погнать вместе с ними в газовую камеру или насильно сменить им всем имена, получится пресловутое единство, и глаза у моего Лазара сделаются совсем тоскливые и отчаянные, как на тех фотографиях, где шестиконечные звезды… Но я сейчас другие фотографии вспомнила; где его родственники сидят за столом или стоят вокруг жениха и невесты; Лазар на этих фотографиях еще молодой, почти мальчик, но я узнаю его милое лицо с этими раздраженно сдвинутыми темными бровями и сердитыми глазами… Чья-то это свадьба… По обычаю у него, как и у других родственников на свадьбе, приколот к груди такой платочек свадебный; и я смотрю на эту старую уже фотографию, и чувствую, что Лазару там плохо почти физически. Потому что и он не выносит этих грубых объединений через свадебные платочки, шестиконечные звезды, нательные кресты, фашистские значки, зеленые повязки и прочие атрибуты (ну, пусть это так называется)…
Из родных Лазар оставил себе только Илию. Илия страдает эпилепсией, у него где-то раз в месяц припадок. Но он всегда заранее предчувствует, за несколько дней, так что это не бывает неожиданно, и мы знаем, что он детей не напугает… Он мало говорит, и как-то смазанно, чуть неясно… Но он умеет выращивать цветы, и косить, и ловить рыбу, и фотографировать… Он помнит, когда день рождения Лазара, и мой, и детей. И всегда присылает открытки. На открытках (на обратной стороне) большими печатными буквами всегда написано одно и то же: что он желает здоровья, счастья и чтобы мечты сбылись. В четырех строчках — несколько орфографических ошибок… Он если говорит, то только о животных, растениях, или о фотоаппаратах… Летом Софи ездит к нему отдыхать и берет детей с собой… У нас есть фотографии, где дети в одних трусиках, босенькие, играют на траве, под деревом каким-то маленьким и немножко кривым… Там была маленькая серна, и наш сын, Лазар Маленький, с ней играл… Потом Софи привозит детей обратно, и сама уезжает на неделю на море… Там теснота и очереди за мороженым и сосисками… Но все-таки море, и морской ветерок на пляже… Она возвращается такая посвежевшая, и говорит, что снова убедилась в глупости и суетности людей, и что не надо никому завидовать… Я тоже так думаю, что не надо… Ведь никто не может чувствовать, как я. Только я так чувствую, а все другие — иначе. Мои чувства могут быть только у меня… И мое счастье никто не может украсть… Оно где-то там хранится неприкосновенное в сокровищнице Бога, и когда я окажусь там, оно будет моим… Но это идеализм… И все же… Я верю… Бог знает меня и жалеет, и знает, что я стремлюсь быть хорошей, доброй…
Когда Илия приезжает в город, он у нас останавливается. Он привозит овощи и фрукты и эту домашнюю колбасу — каждая колбаска на банан похожа… Помню, когда Лазару Маленькому было девять лет, Илия хотел взять его осенью на село, показать, как будут свиней колоть… Мальчик обрадовался, что увидит новое и даже поучаствует в таком интересном и взрослом деле. Но Большой Лазар это ему запретил, и притом так экспансивно, с криком, сердито… И кричал, что он не хочет, чтобы его сын рос убийцей… Я поняла, что это слово «убийца» задело мальчика… Смысл этого слова ему уже сознательно неприятен, и как странно и мучительно, что этим словом назвали его, и назвал отец, которого он любит… И мальчик ощутил, я знаю, это мучительное сознание собственной нечистоты, когда уже физически, телесно хочешь бежать от самого себя, а это сделать невозможно; и он закрылся руками и заплакал… А я подумала, что это несправедливо; доводить такого маленького до такой муки. И я со слезами обняла его, чтобы почувствовать его плечики дрожащие, и согреть и защитить его собой. Но ему это не было нужно, он высвободился и убежал в другую комнату. Он уже настолько взрослый, что ему нужно самому эту муку пережить, наедине с собой, без моей помощи… А я обиделась на Большого Лазара и плакала… Хорошо, что Илия такой деликатный человек. Я замечала такую деликатность у совсем необразованных людей. Просто молчит и все, но какое-то это легкое молчание, будто человек все понимает, что случилось у него на глазах, и не думает о вас плохо… Лазар пошел к сыну, повел его в ванную, вымыл ему лицо… Я понимаю, что Лазар может что-то сказать и даже просто прикоснуться, погладить по голове так, как я не умею… Вот что-то такое Лазар может дать детям, чего я не сумею им дать… Лазар уже спокоен и говорит успокоившемуся мальчику и нам, что одно — убивать животных, потому что это дело, работа — получение пищи; и совсем другое — смотреть на это убийство или соучаствовать в нем для забавы, для развлечения — это — самое скверное…
Мне нравится, как мой мальчик играет в шашки с Илией. Он знает, что Илия болен и ему нельзя перенапрягаться умственно. (Это мы с Большим Лазаром так решили). Маленький Лазар так серьезно поддается, личико такое открытое, захваченное этой серьезностью… Илия спокойно передвигает кругляшки. Вот мальчик решил, что теперь можно и выиграть один раз. У него такое открытое личико, все читаешь, все видишь… Но флегматичный Илия не позволяет ему выиграть… Лазар опять задумался и нахмурил бровки… мое кисонькино солнышко… И развеселился, что можно играть без притворства… Такая мелочь, а глазки засияли… Моя радость!.. Вот теперь оба сосредоточенно, серьезно играют, и получают удовольствие… Но теперь Маленький Лазар совсем вырос, личико уже не такое открытое, это выражение подростковое ироническое появилось и все за ним он прячет, и только проглядывает эта его милая прелесть… Но так и должно быть… И через это надо пройти…
Я закутываюсь с головой…
Вот что… Я скажу… Сейчас… Все-таки… Я ведь о моем муже говорю… Дело в том, что… Лазар не может, когда это… презерватив… Ему становится плохо, он не испытывает наслаждения… В сущности, и я не могу, когда так… и не хочу, чтобы он… Но тогда последствия… Ведь на много детей и денег неоткуда взять… Впрочем, это природа… Мне приходится терпеть боль из-за этих последствий; а у него, например, гастрит на нервной почве, тоже больно…
Но мне кажется, что теперь он совсем выздоровел; и стал такой красивый… С тех пор, как он знает, что я серьезно больна… Душа его полнится надеждами… Бедный мой Лазар!.. Он стыдится… Он ждет… Ждет, когда я умру… Мечтает о свободе, о красоте… Стал такой мягкий с детьми… Никаких замечаний им не делает… Только ласкает и улыбается как-то рассеянно и стыдливо… как будто бы уже это чужие дети… Ничего… Софи о них будет заботиться… Они вырастут… Я на него не сержусь… Интересно, как он представляет себе свою новую жену; с какими глазами, с какой фигурой, и о чем она говорит с ним в его воображении… Теперь я спокойна… Спокойно люблю его… Это Лазар… Лазар…
Откуда мне приходит в голову такая грязь?… Просто тошнит от самой себя… А!.. Я плохая, низкая, я обманщица… И все остальное… У меня грязное подсознание…
Когда мне было двенадцать лет, и у меня впервые сделались менструации, я сказала матери, потому что испугалась, подумала, что это болезнь. Я мало любила мать и не склонна была делиться с ней своими мыслями и чувствами, но болезни — это что-то бытовое, как хождение за покупками или мытье посуды, об этом надо было матери сказать… Мать объяснила, что теперь это будет каждый месяц… Я почувствовала себя скованной, униженной… Взяла в библиотеке книжку о женской физиологии и испытала еще большее отвращение. Зачем эти мерзкие рисунки и медицинские термины и советы имеют отношение ко мне?… Одна мысль о том, что я могу быть такой, как те замужние женщины, которых я видела вокруг, приводила меня в какой-то тоскливый ужас… Когда мне исполнилось шестнадцать лет, мама заговорила с отцом о моем будущем; она считала, что надо иметь профессию, но не обязательно иметь высшее образование… Она сказала, что меня могут и не принять в университет, и что высшее образование совсем не помогает выйти замуж… Лучше мне поступить на курсы какие-нибудь и, например, стать машинисткой… Отец как-то вяло возражал, что если я думаю, что у меня есть способности, пусть я поступаю, куда хочу… Помню еще, как я сказала матери, что боюсь замужества, потому что мне неприятно смотреть на женщин в положении… Мать рассердилась и сказала, что я дурочка и что самое худшее — это быть старой девой… Я спросила, почему… Она закричала нервно, что я — сумасшедшая, и ударила меня по щеке… Я равнодушно ушла во двор… Тогда я стала увлекаться христианством; мне, впрочем, нравился именно аскетизм, обет безбрачия… Но мне не нравились церкви, священники, иконы… Я не хотела подкрашивать лицо, красиво одеваться; я видела в этом что-то лживое и грязное…
С тех пор много времени прошло, у меня родились дети, я испытала много женских недомоганий, но не могу сказать, чтобы это все помешало моей духовной жизни, а в юности я именно этого боялась… И когда надо идти на люди, я стараюсь одеться прилично и подкрашиваюсь, но я знаю, что делаю это не для того, чтобы кого-то соблазнить, а просто чтобы быть похожей на всех остальных женщин…
Я думала, что мои родители должны полюбить Лазара… Но они отнеслись к нему равнодушно, и Лазар не испытал к ним особой приязни… Свадьбы у нас не было… Мы оба не представляли себе, как соберутся за одним столом наши родственники; то есть мы это представляли себе каким-то ужасным пошлым зрелищем… Родители дали мне денег. Лазару тоже родственники собрали денег и подарили ему сберегательную книжку… Все эти деньги были нам не без пользы… Я думала, что моя мать должна быть благодарна Лазару за то, что он женился на мне… Мне это казалось таким чудом, что мы с ним соединились… Но мать вовсе не была благодарна, она сказала, что выходить замуж надо за человека своей национальности… Конечно, умом я понимала, что у Лазара есть национальность, но я чувствовала совсем другое… Лазар не такой, как другие люди… Разве можно говорить, что святой Лазар — еврей из деревни Вифания или считать Кришну — индусом?…
Я редко ездила к родителям, и старались, чтобы мои родители не встречались с Лазаром… Зачем было навязывать им троим какие-то притворные отношения, если уж они друг друга не смогли полюбить…
Когда нашему сыну было полгода, я его еще кормила, и поняла, что у нас будет еще ребенок… Но я сразу как-то испугалась, опять придется испытать все неприятные ощущения, всю болезнь родов, и, может, это покажется мелочным, но я мечтала, что вот Лазар Маленький немного подрастет и я смогу нормально спать ночами, не надо будет кормить, менять пеленки… И еще надо было университет кончать… Когда первый раз случилась беременность, я так волновалась и радовалась, а теперь у меня были только эти мелочные и практические мысли… Лазар Маленький уже ел творожок и кашки, но я его еще кормила… Я сказала Кате и она меня поддержала в этих моих мыслях и обещала все устроить и что я чуть ли не вечером того же дня буду дома… Я отнесла маленького к Софи и сказала, что я через несколько дней вернусь. Я на всякий случай сказала, что несколько дней и оказалась права, были какие-то осложнения и несколько дней это продлилось… Я сказала Лазару, что моя сестра заболела и мне придется на несколько дней поехать… Он знал, что я почти не общаюсь со своими родными, но если сестра заболела… Софи, кажется, все поняла, но ничего не сказала… Когда она была на работе, Лазар смотрел за ребенком… Борис предложил ему куда-то пойти, Лазар отказался и объяснил, почему не может… Борис тогда еще не женился… Борис сказал ему, что догадывается, что со мной, и спросил, почему Лазар не пользуется этими презервативами… Лазару было неприятно, потому что Борис говорил о нашей интимной жизни, как о чем-то обыденном, что бывает у всех; и еще одно — Лазар не знал тогда, что такое презервативы, но ему было неловко признаться и он делал вид, будто знает, но даже такой маленький обман был ему неприятен… Но Борис и об этом догадался и стал объяснять ему, а Лазар прерывал его разными «да», «я знаю», «конечно»… Лазар после мне все рассказал… Борис обещал ему раздобыть презервативы…