Я целую тебя в губы
Шрифт:
Борис опять перечислил ему мои недостатки — ну, как я уже сказала, у меня нет ни красоты, ни ума; и в смысле всяких связей я бесперспективная, и при том еще я отношусь к третируемой категории населения, к «национальному меньшинству» (вот определение!)… Лазар сдвинул брови и ответил, что любит меня… Он и теперь всегда так сдвигает брови, когда ему что-то не нравится, а он не хочет или не имеет возможности открыто возразить…
Так вот Лазар ответил, что любит меня. Борис ему устроил то место в академии и мы с Лазаром поженились…
Дальше… Нет!.. Я не хочу все рассказывать… Он два раза принимал эти снотворные таблетки, и один раз хотел повеситься… Я как раз вовремя прибежала — он только подбородок себе ободрал… И с таблетками тогда, я ему палец совала в горло, чтобы рвота была…
Софи сказала, что он не хочет покончить с собой, просто хочет немного расслабиться, чтобы разрядка… Я так плакала из-за всего этого… Расслабиться, разрядка — вот чего он ищет в нашей рабской жизни…
Сейчас мне будет трудно рассказывать, потому что стало вдруг очень много и надо сделать какую-то последовательность… В основном все хорошо относились к Лазару, и если иногда и делали и говорили ему что-то плохое, то это так же, как всем другим; не то чтобы нарочно сделать ему гадость, а так просто, как все делают всем…
Прозвище «Профессор» было такое немножко вульгарное, очень простое прозвище… близкие друзья называли его двумя другими, более тонкими прозвищами: «Могол» и «ДАос»… А мне всегда казалось, что надо произносить «ДаОс»… В сущности, это было красиво: «Могол» и «Даос», и как-то действительно показывало эту силу красоты души и силу телесной красоты, и то, как они красиво и тонко, эти прекрасные силы, соединены в одном человеке…
Лазар имел тогда трех близких друзей. Значит, их было четверо… И я думаю, что это уже какой-то стандарт в подсознании, когда мальчики или совсем молодые юноши дружат по четыре человека, четверками такими; наверное, как-то бессознательно они ориентируются на четырех мушкетеров Дюма… Вот и этих юношей из ансамбля «Битлз» (правильно ли я написала название?), их тоже, кажется, было четверо…
После случилось так, что Георги совсем потерялся из виду, Лазар о нем и не вспомнит; ну, Борис — вы знаете, где; а Ибиш умер от инсульта… Я даже не знаю, где он работал… Кто-то Лазару сказал, что Ибиш умер, и помню эту тоскливую тревожность Лазара; я поняла, что его только одно мучает: то, что его сверстник умер, и, значит, и ему как будто бы грозит реальная смерть… И больше ничего… Кажется, никакой жалости Лазар не почувствовал… А прежде так улыбался, как будто жалел нежно всех и любил всех ласково…
А теперь я знаю, он болен тоской, такая серая тоска у него…
Но вот теперь у нашего Лазара Маленького, кажется, нет такой четверки… Заходят к нам мальчики, но мне как-то неловко разговаривать с ними подолгу. Вдруг я что-то скажу или сделаю не так, и моему сыну будет неприятно… Разговаривать с ними, как будто бы они во всем равны взрослым, — получится фальшиво; а так, как взрослые обычно говорят с детьми, — тоже неловко мне так…
Два мальчика — это действительно его близкие приятели… Их зовут Иван и Димитр. Я их сразу отличила: когда я спросила, как их зовут, они назвались полными именами, мне понравилось. Димитр — совсем беловолосый парнишка, будто из скандинавских кинофильмов, а Иван — немного заикается. Иван рисует, у него способности есть. Он приносит свои рисунки… Я потом заметила, что наша старшая девочка, когда рисует, подражает ему немного; а иногда и сильно подражает; я видела, как она рисовала улицу с одним деревом сбоку и машина едет… Но я не могу понять, какое удовлетворение может доставляться таким явным подражанием… Мне это не нравится, и я чувствую, как это мое неудовольствие отдаляет меня от моей девочки. Тогда мне становится так жаль ее; я подхожу, обнимаю ее за плечики, целую в головку, она тоже ласкается ко мне… Я хочу любить ее… Конечно, я люблю ее… Она все равно хорошая…
Когда Лазар Маленький простудился, эти мальчики приходили, у них были такие озабоченные лица… Помню, однажды вечером Лазар Большой их всех развлекал — рисовал какие-то смешные рисунки и карикатуры, рассказывал разное занимательное из истории… Он говорил немного нарочито-иронически, и голос его звучал так полнозвучно… Но обычно он занят работой, у него нет времени. Мальчики, если он войдет в комнату, здороваются, он им отвечает так мрачно, и отрешенно и немного протяжно… Они смотрят с видимым почтением на его мрачное лицо, сдвинутые темные брови и печальное и как-то странно диковатое и суровое выражение очень темных глаз… Глаза мальчиков невольно так чуточку вытаращиваются… Мне нравится, как они смотрят на Лазара, — значит, мой Лазар Маленький сумел им внушить почтение к своему отцу; впрочем, и к себе самому…
Меня удивляет, как это Лазар Большой так прямо спрашивает наших детей, с кем они дружат… Он сидит, а сын стоит перед ним; сейчас он и старшую девочку так ставит и спрашивает… Лицо у него мрачное, глаза суровые, брови сдвинуты… Он спрашивает, с какими детьми дружат наши дети, кто родители этих детей… «Эта твоя новая подруга не учит тебя неприличным словам?», — спрашивает он девочку… Я бы постеснялась задавать такой вопрос; и вообще, я стала бы заискивать, поддакивать, не была бы уверена в своем праве приказывать и учить… А Лазар уверен… И он умеет какое-нибудь вроде бы незначительное событие в их детской жизни, какое-нибудь крошечное происшествие выставить настоящим преступлением против морали и нравственности; дети у него испытывают это мучительное чувство стыда за себя, плачут… Меня даже пугали эти отчаянные слезы, вроде бы не соответственные проступку; потом я поняла, что это нужные слезы очищения… Старшая наша девочка рассказала, как она пришла в гости к своей однокласснице, там была книга — разные советы и рекомендации для женщин в положении, книга принадлежала матери той девочки. Они перелистывали эту книгу, тыкали пальчиками в фотографии и рисунки; и пересмеивались, хихикали… Так и вижу, представляю себе… Лазар сказал ей, что смеяться над этим — гадко, и что только врачи могут говорить об этом разумно и правильно, потому что это очень серьезно… И видя отвращение в его глазах и во всем лице, девочка заплакала… Конечно, она живет в обычной жизни, и будет говорить она и об этом; но какой-то островок чистоты навсегда останется в ее душе… Я было назвала эти допросы: «перед судом истории». Но дети не приняли этой моей шутливости, для них эти допросы — это очень серьезно…
Маленькая начала завидовать старшим: — их спрашивают, а ее — нет… Она поняла, что в допросе таком наказывают за какие-то проступки; и она приняла решение: — обычно она хорошая девочка, не озорница; и вдруг понеслась по квартире, опрокинула стул, разбила чашку, влезла на кровать и стала прыгать на чистом покрывале; вбежала в комнату, где Лазар Большой работал, и схватила книгу… Лазар встал из-за стола, она спросила, будет ли он ее спрашивать… Лазар крикнул раздраженно и злобно: «Убирайся! Ты мне противна!» Он не притворялся в каких-то воспитательных целях, как это обычно делают взрослые с детьми; она действительно стала ему противна и он ей это прямо крикнул… Но девочка уже впала в капризное упрямство отчаяния, когда человек понимает, что все пропало, и все равно делает назло… «Нет, спрашивай! Нет, спрашивай!» — кричала она… Лазар схватил ее за руку, вывел из комнаты и захлопнул дверь… Я хотела взять ее, громко плачущую, на ручки; но он услышал, как я приговариваю разные ласковые словечки; приоткрыл дверь; крикнул, чтобы я не смела ее утешать, и снова захлопнул дверь… Девочке тогда еще не исполнилось четырех лет… Дня два она капризничала, не хотела говорить со мной, Лазар с ней не заговаривал. Потом она стала задумчива… Потом подошла к Лазару с такой милой трогательной готовностью стерпеть его раздражение, и попросила «поспрашивать» ее «и чтобы никто не слышал»… Лазар очень нежно взял ее на ручки, унес в другую комнату и там говорил с ней… С тех пор он и ее допрашивает, но если старшие перед ним стоят, то маленькую он берет на колени…
С этими мальчиками, Иваном и Димитром, Лазар Маленький поставил пьесу… В квартире Софи он нашел вырезанные из бумаги фигурки, покрашенные черной краской… Софи рассказала, что это Лазар Большой, когда еще в школе учился, сделал театр теней и разыгрывал со своими приятелями «Кота в сапогах»… Лазар Маленький стал просить отца сделать и теперь такой театр, но Лазар Большой отвечал, что у него и времени нет и желание давно прошло, и пусть Лазар Маленький что-нибудь сам сделает… Лазар Маленький и эти два мальчика сделали из твердого картона три большие фигуры, Иван их раскрасил… Пьесу написал Лазар Маленький; я не помню, как она называлась, потому что рукопись он нам не захотел показать… Мы устроили ширму, мальчики сидели за ширмой, держали подставочки картонные у этих плоских фигур, двигали их и говорили…
Спектакль был в нашей квартире. Продолжалось все где-то час. Зрители были: одноклассники Лазара, Лазар Большой, Софи, я, наша старшая дочка, и еще несколько детей — тоже чьи-то сестры и братья… После мы всех угощали бутербродами, печеньями и лимонадом… Фигуры картонные были действительно красиво и интересно раскрашены… Я не всю пьесу видела, потому что малышке еще и год не исполнился, она запищала и я вынесла ее на лестничную площадку, чтобы она не мешала; было тепло, конец весны; и я ходила с ней на ручках; укачивала, пока она не заснула… Входная дверь была чуть-чуть приоткрыта и я старалась расслышать, как мальчики разыгрывают пьесу. Они говорили громко. Я думаю, Лазар специально старался громче говорить, чтобы я услышала. Но вот рукопись никому не захотел показать: ни отцу, ни мне…