Я диктую. Воспоминания
Шрифт:
— Эжен Мерль, шантажист.
И это была правда. Но он был шантажист, который никогда не использовал факты частной жизни людей.
Жертвами его оказывались банки и крупные компании, нарушившие закон.
Родился он в Марселе в небогатой семье и на всю жизнь сохранил марсельский выговор и юмор. Совсем мальчишкой он стал анархистом, а во время войны, как он со смехом говорил, армия использовала его для взрывания мостов.
Демобилизовавшись, он основал сатирический журнал «Белый дрозд» [39] , который сразу же стал пользоваться огромным успехом.
39
Французское
Это была пора, как тогда говорили, Серо-голубой палаты — палаты крайне правого толка и резко шовинистической. Для Мерля — благословенная эпоха: он был в оппозиции и мог нападать на всех и вся.
Тогда же он основал еженедельник «Фру-фру», имевший почти такой же успех, как «Белый дрозд».
Это был один из многих галантных журналов, в которых я сотрудничал после приезда в Париж. Там частенько платили чеками без покрытия, но при наличии терпения случалось и получать заработанные деньги. В очереди в кассу я впервые встретился с Анри Жансоном [40] , Пьером Лазаревым [41] и многими другими, сделавшими блистательную карьеру.
40
Жансон Анри (1900–1970) — французский журналист, кинодраматург и сценарист (фильмы «Пышка», «Фанфан-Тюльпан» и др.).
41
Лазарев Пьер (1907–1972) — французский журналист.
У Мерля был исключительный нюх на стоящих авторов для своих журналов.
Тогда не было левой вечерней газеты, и он основал «Пари-суар»; роскошное здание ее редакции находилось на бульваре Монмартр. Если не ошибаюсь, в «Пари-суар» печатался с продолжением роман Джефа Кесселя [42] «Ночи принцев».
К несчастью для Мерля, Серо-голубая палата протянула недолго, и, когда к власти пришли радикалы, у него не стало объектов для нападок. Он продал «Пари-суар», которая сейчас называется «Франс-суар», но по внешнему виду не очень изменилась.
42
Кессель Жозеф (1898–1979) — французский писатель, автор романов, в которых нашел отражение его богатый опыт журналиста и путешественника.
Коньком Мерля была кулинария. Каждое воскресенье он собирал человек двадцать гостей в своем маленьком замке Авренвилль близ Арпажона и уже с рассвета возился на кухне. Я бывал на большинстве этих обедов. Там можно было встретить трех-четырех министров, банкиров, Илью Эренбурга, который слыл тогда «оком Москвы», и многих других.
Я с удивлением слушал, как высокопоставленные господа с невероятной простотой и бесцеремонностью обсуждали государственные и всякие прочие дела.
Я уж не говорю о разных делишках, которые обговаривались по углам во время кофе.
То были двадцатые годы, которые теперь называют «бель эпок», то есть «прекрасной порой», но прекрасная пора имеет свойство передвигаться во времени, и теперь для многих ею уже являются тридцатые годы, а то и эпоха Сен-Жермен-де-Пре [43] .
Мерль привязался ко мне и, не смущаясь, часто говорил:
— Единственная стоящая вещь в мире, дорогой Сим, — это деньга.
Это выражение меня шокировало.
— Почти всегда и везде деньга приобретается нечестным путем. Надо только знать, где взять ее.
43
Эпоха Сен-Жермен-де-Пре — конец 40-х — начало 50-х гг., когда кафе квартала старинной церкви Сен-Жермен-де-Пре и одноименная площадь были излюбленным местом встреч парижской интеллигенции, в частности последователей экзистенциалистской философии (в особенности кафе «Де Маго»); здесь несколько лет жили Ж. П. Сартр и С. де Бовуар. В те же годы в квартале собиралась анархически настроенная молодежь с ее подчеркнутым аполитизмом, интересом к ультрамодернистскому искусству и «свободными» нормами поведения и нравами. К этому поколению Сен-Жермен-де-Пре отчасти принадлежал и талантливый романист, драматург и джазовый музыкант Б. Виан (1920–1959).
Не стану врать: его речи действовали на меня.
Это ведь под его влиянием однажды в Льеже, прогуливаясь по улице Пон-д’Авруа, я заявил матери:
— Существуют два сорта людей: те, кого порют, и те, кто порет. Я хочу быть среди тех, кто порет.
К счастью, я быстро спохватился. Начал смотреть на Мерля другими глазами, избегал обедов в Авренвилле.
Верней, спохватился я после того, как Мерль попытался основать утреннюю газету «Пари-матиналь».
Оттуда-то и пошла легенда о стеклянной клетке. Тогда я писал еще одни развлекательные романы под разными псевдонимами. Мерль предложил мне написать один на глазах у публики — сидя в стеклянной клетке. Она была заказана, но не докончена по той простой причине, что после выхода всего нескольких номеров «Пари-матиналь» прогорела.
Я благодарен Мерлю за то, что он дал мне вблизи и во всей красе увидеть тех, кто правит нами и от кого мы зависим.
Поэтому я стал держаться подальше от этого особого социального слоя, особого мира: мне там так же неуютно, как Мегрэ.
Саша Гитри [44] написал пьесу «Отец был прав». А я вынужден признать: «Мать была права».
Черт! Поймал себя на том, что уже рассказывал эту историю о Мерле, если только можно назвать ее историей.
Наверное, такое случится еще не раз. Как-никак я прожил целую жизнь. Надеюсь, еще не до конца. Но много ли воспоминаний из всей жизни придет на память, когда закроешь глаза. Не очень. Лишь щепоть.
44
Гитри Саша (1885–1957) — французский актер и драматург. Пьеса «Отец был прав» написана им в 1919 г.
Когда смотришь на кружащуюся карусель, видишь одних и тех же лошадок, те же лодки, тех же лебедей и свиней.
Ну что ж, будем считать, что во мне тоже кружится карусель.
В это утро я принимаюсь за тему, которую уже затрагивал. Три дня назад я получил посвященную мне книгу со статьями и исследованиями ведущих критиков. Книга эта в принципе предназначалась к моему дню рождения, 13 февраля. По каким-то таинственным причинам дошла она до меня буквально только что.
И нагнала на меня страху. Вчера я прочел три статьи, исключительно хвалебные, и от каждой у меня осталось чувство неловкости.
Зачем все это? Об этом я думал сегодня утром, когда брился. Такой же вопрос я задавал себе, когда у меня приходили брать интервью для телевидения, хоть я не придавал им никакого значения, потому что в большинстве случаев дело сводилось к ответам на банальнейшие вопросы.
В статьях же, напротив, проводится тщательный анализ моих произведений. Безусловно, я думаю, что они, то есть мои произведения, обладают кое-какими достоинствами: как-никак я в течение сорока лет творил их, что называется, в поте лица своего.
Но когда я вижу подобные хвалы черным по белому, то впадаю в состояние некоторого замешательства.
Ко мне относятся как к знаменитости. Однако я нисколько не чувствую себя знаменитостью. Напротив! Когда на улице или где-нибудь еще ко мне подходят и просят автограф, я начинаю заикаться, стаскиваю шляпу, а расписавшись, совершенно сконфуженный удираю.
В этом я вижу подтверждение теории, о которой уже говорил, только начав разглагольствовать перед диктофоном: детство сопровождает нас всю жизнь.