Я диктую. Воспоминания
Шрифт:
Но если чуть поскрести фасад такой тяжбы, то окажется, что на самом деле она является прежде всего семейной тяжбой.
Все связано. Когда умирает владелец какой-нибудь крупной компании, в тяжбу о наследстве вступают сыновья, внуки, двоюродные братья и сестры, зачастую вплоть до четвертого или пятого колена. Все они в той или иной степени оказываются противниками, но слишком хорошо воспитанными или слишком трусливыми, чтобы воспользоваться оружием.
Револьвером, которым потрясают перед противником, служит знаменитый адвокат. На этой стадии родственные связи учитываются уже
Пусть-ка любой так называемый адвокат по коммерческим делам заявит мне, что он никогда не вмешивался в жестокую борьбу между прямыми и непрямыми наследниками какого-нибудь крупного промышленника или землевладельца.
В давние времена, когда семья еще считалась божественным установлением, пятилетний младенец получал иногда отцовскую корону. Королевы приказывали умерщвлять своих детей, дабы поскорей воцариться самим, и их ничуть не клеймили за это позором.
Почему же сейчас должно быть по-другому?
Иной раз проходило два или три века, а то и больше, чтобы открылись преступления в царствующих семействах.
Может быть, понадобится столько же времени, чтобы обнаружились махинации, мерзости, бесчеловечность того слоя, который называют сейчас крупной буржуазией, слоя столь же наднационального, как в эпоху королей, когда достаточно было двоюродного родства или женитьбы десятилетнего мальчика, чтобы захватить чужую страну.
18 октября 1976
Вчера утром температура упала с пятнадцати градусов до пяти. И мне пришла на память строчка, кажется, Виктора Гюго, произведшая на меня в детстве сильное впечатление: «Зима, убийца бедняков». В те времена так оно и было.
И еще припомнился писатель Гектор Мало, главную книгу которого читали все люди моего поколения. Я пытаюсь вспомнить, как она называется. В точности названия я не уверен. Что-то вроде «Путешествия маленького савояра по Франции» [109] .
Маленький савояр был нищим музыкантом. У него не было никого, кто бы его приютил. Детских домов тогда не существовало. Но ему повезло, и он встретился с человеком, которого я тогда считал стариком, потому что на картинках у него была седая борода, а основным занятием его было, если можно так выразиться, бродяжничество.
109
«Путешествие маленького савояра по Франции» — Сименон имеет в виду роман «Без семьи» (1878) французского писателя Гектора Мало (1830–1907).
Вместе с мальчиком, которого он взял с собой, старик брел от фермы к ферме. Спали они чаще всего на сеновале. Иногда он находил на несколько дней работу: ремонтировал что-нибудь или следил за скотиной, но платили ему не деньгами, а миской похлебки для него и его маленького товарища и позволением ночевать на сеновале.
Разумеется, сейчас все изменилось. Но, на мой взгляд, недостаточно.
Как раз в эти дни в газетах, по радио и телевидению много говорят об одном самом крупном французском капиталисте.
Бухгалтер, который изобличил своего хозяина в уклонении от уплаты налогов и других махинациях, находится в тюрьме.
А сам промышленник чуть ли не каждый день разглагольствует по радио и телевидению, утверждая, что стал жертвой преступного сговора.
Но его поведение, голос и манера говорить не убеждают. Более того, он вполне мог бы играть бандита в полицейском фильме.
И я невольно думаю о маленьком савояре Гектора Мало и о старике, которые брели от деревни к деревне, разумеется, пешком, потому что машин тогда не было.
«Зима, убийца бедняков».
От всей души надеюсь, что придет день, когда этот стих будет казаться чудовищным преувеличением или шуткой.
Народная литература прошлого века от Эжена Сю до Виктора Гюго и Золя старалась вызвать слезы сочувствия к судьбе бедняков. Еще немного, и литература, а также речи нынешних политиков будут заставлять читателя лить слезы над судьбой крупных собственников и промышленных заправил.
19 октября 1976
Мне вспомнился мой самый сенсационный репортаж. Не знаю, рассказывал ли я уже о нем. Если да, тем хуже.
В то воскресенье утром мне позвонил мой главный редактор и сообщил, что в Брюсселе проездом находится маршал Фош, который направляется через Льеж на восток. Я должен был отправиться в Брюссель и взять у маршала интервью. Но я ничего тогда не понимал в международной политике, и маршал Фош представлялся мне этакой бронзовой статуей, а не человеком во плоти. Я поинтересовался у главного редактора:
— А какие вопросы мне ему задать?
К моему великому изумлению, он ответил:
— Спросите-ка его, не в Польшу ли он едет.
Я не представлял себе ни значения этого вопроса, ни тем более последствий ответа.
Шел дождь, и в Брюссель я помчался в старом макинтоше. Вместе с другими журналистами я дождался на перроне прибытия поезда маршала. Коллеги кинулись к дверям, но офицеры оттолкнули их. Я же, выждав, когда поезд тронулся и начал набирать скорость, вскочил в личный вагон маршала. Впрочем, не совсем в вагон: я прыгнул на ступеньку, но держался вполне устойчиво. Один из офицеров свиты маршала заметил меня в окно. Мы уже отъехали от вокзала, и поезд мчался полным ходом.
Сжалившись надо мной, офицер открыл дверь, и вот я оказался в коридоре; стою, молчу, потому что не знаю, что сказать.
Офицер приказал:
— Стойте здесь.
Я стою в макинтоше и в мокрой шляпе. В вагоне шушукаются. Выглянул маршал.
Не знаю, может, он тоже сжалился надо мной. Во всяком случае, через несколько минут появился адъютант и объявил:
— Маршал уделит вам две минуты.
Едва я оказался перед маршалом, он оглядел меня с головы до ног. Лицо его было бесстрастно, как на всех фотографиях и даже на конной статуе. Он осведомился: