Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Драбкин Артем Владимирович

Полк переучивался на «кобры», и только в октябре мы прилетели на фронт под Краснодар. Оттуда и нача­ли боевую деятельность. В первом боевом вылете сби­ли моего двоюродного брата. Мы в школе на разных машинах учились — он на Ла-5, а я на ЛаГГ-3, и нас должны были направить в разные части, но мы попро­сили начальника училища, чтобы нас оставили вме­сте. Когда мы прибыли в полк, командир полка ска­зал: «Я вас поставлю в разные эскадрильи, облетае­тесь, обстреляетесь, а потом, может быть, будете вместе летать». Но в первом воздушном бою его сбили. А ведь что такое первый воздушный бой? Еще ничего не зна­ешь, молодой. Осмотрительности никакой. Поначалу боишься потерять ведущего, становишься поближе. А раз поближе встал, то смотришь, как бы не столкнуть­ся, и осматриваться тебе некогда. А ведь чтобы нормально осматриваться, нужно было крутиться, да еще как! Нам даже давали кашне, вискозное или полу­шелковое, что ли, чтобы за воротничок закладывать, потому что воротничком гимнастерки за один полет шею до крови можно было натереть... В том, что его сбили, сыграло свою роль и то,

что полк только-только переучился на «кобры». Материальная часть другая. Даже «старики», которые много повоевали, ее еще не освоили и не могли использовать в полной мере... Брат попал в плен, бежал, вернулся в полк и, поскольку ли­шился пальца на правой руке, стал штабным работни­ком.

Во втором и третьем вылете меня тоже подбили. Я в развороте был. Вдруг слышу крик комэска: «БС, БС, — у меня прозвище такое было, — в хвосте «худой». Я в зеркало посмотрел — «мессер» близко, ясно его вижу, думаю, сейчас должен стрелять. Надо уходить. Только дал правую ногу, и тут очередь... Он бы меня убил, по­пав по кабине и мотору, но поскольку я сманеврировал, то снаряды попали в переднюю кромку крыла, разбили крыльевые пулеметы, но лонжерон не задели. Пока мы развернулись, «мессер» ушел. Вообще немцы, если за­ходили тебе в хвост и видели, что ты его заметил, начи­наешь маневрировать, они в драку особенно не лезли. Вот так, из-за угла, атаку сделал быстренько, раз, сре­зал и ушел, больше он в бой не вступит.

Вот это было мое боевое крещение. Но «мессер-шмитта» я тогда, конечно, не рассмотрел. Что я могу сказать... Сделал анализ, понял, что надо вырабатывать осмотрительность. Я страха не испытывал. Мне только очень не хотелось глупо погибнуть. Что значит глупо?

По собственной вине, неосмотрительности. У меня же оружие есть, и от меня, как летчика, просто требова­лось это оружие как следует освоить.

Я был ведомым у командира эскадрильи Заводчи-кова Григория Мартыновича. В конце января, 24 или 27, мы даже позавтракать не успели, как нас вызвали чет­веркой на линию фронта под Керчь. Это был уже, на­верное, восьмой мой боевой вылет. В воздухе была дымка, видимость плохая. Летели в плотном строю. Ко­гда вышли в Таманский залив, видимость стала лучше. Наша станция наведения была мощная, а тут чувст­вую — не та станция нас ведет. В эфире какие-то хри­пы, и посылают нас на 1000 метров. Обычно нам дава­ли 2000—3000 метров, мы говорим: «Поняли», а сами лезем на 3000—4000 метров. «Кобра» тяжелая, пикиру­ет хорошо, а поскольку аэродинамические качества у нее тоже хорошие, в пикировании она хорошо управля­ется. Тут можно с «мессершмиттами» потягаться. А на малой высоте она «утюг».

Так вот, вышли мы из дымки. Командир эскадрильи говорит: «Наведите меня, наведите меня. Где? Не слы­шу». Я сделал разворот вправо, чтобы увеличить интер­вал. Вижу, сверху из дымки на встречном курсе валится самолет. Поскольку я сманеврировал, он проскочил под меня. Вот тут я впервые увидел «мессер» вплоть до заклепок. Мы с этим летчиком прямо в лицо друг другу посмотрели. Запомнилось, что он был в тряпичном шлемофоне. Я крикнул командиру: «Худой» в хвосте!» Хоть «худой» еще не в хвосте, но надо делать маневр. А он не слышит и идет по прямой. Конечно, если бы я был поопытней, я бы смог какой-то маневр сделать, чтобы его разбудить, чтобы очухался, но я так и кричал: «Худой» в хвосте, «худой» в хвосте», — а он не слышит. Этот «мессер» проскочил мимо меня, развернулся над морем по нашему курсу, а так как командир шел по прямой, он его и стукнул снизу. Машина «вздулась», ко­нечно, мотор встал. Я стал подходить к нему, крылом его закрыл. Туда-сюда, а он уже упал и утонул. Высота-то маленькая. Я только заметил, что он дверцу сбросил, хотел на парашюте выпрыгнуть, но не получилось: по­терял сознание, видно. Я смотрю, этот «мессер» пошел по заливу, уходит. Думаю, что делать? Дать ему уйти? Решил догнать его. Начал догонять. Он шел метров на 100, снижаясь на подходе к своему аэродрому. Глаза­ми хочется его съесть, но я понимал, что не стоит зря стрелять — далеко, боекомплект напрасно израсходую. Да и за хвостом смотреть надо — у него же ведомый должен где-то быть.

Когда дистанция сократилась до 200 метров, я на­чал стрелять. Не попал, поскольку стрелял в хвост под %, цель маленькая. Он заметил, что трасса идет, и еще ближе к земле прижался. Вверх не уходит — понимает, что подставит весь самолет под удар. Я его догоняю. Стрелял, стрелял, а тут по нам зенитный огонь. В каби­не стало красно от эрликоновых трасс. Думаю, сколько же их?! А сколько трасс, которые я не вижу?! Смотрю, он стал маневрировать, пошел со скольжением. Я то­же скольжением ухожу из-под огня зениток. Туда, сю­да, очередь положил, потом еще. Смотрю — видно, попал я ему в мотор. Он сразу «вспух» — скорость поте­рял. Я его догоняю и вижу: он — в землю, только пыль поднялась. Я чуть за ним не врезался. Из этой пыли вы­скочил, разворот вправо... Это была моя ошибка — по мне как начали стрелять! Я скольжением снизился ниже столбов и вдоль железной дороги по лощинке выскочил в залив, остался жив. Слышу, включилась станция на­ведения. Я говорю: «Куда вы нас завели?! Заводчикова сбили!» А мне говорят: «Я вас не вызывал, только вклю­чился». Оказывается, это немцы пошли на такую хит­рость — вызвали нас, специально наведя под этого аса.

Но я его загнал в землю. Не знаю, убил или не убил летчика, но, когда я разворачивался, видел, что у него одна плоскость в стороне лежала. Потом наш развед­чик, возвращаясь с дальней разведки, заметил, что ле­жит «мессер». Вчера не было — сегодня есть.

Это первый бой, когда я видел противника, пони­мал, что

нужно его уничтожить. Но мне этого сбитого не засчитали, потому что нужно было подтверждение, а кто его даст? Никто не видел: вторая пара, Иванов со Степановым, куда-то ушла. [Иванов Сергей Сергеевич, лейтенант. Воевал в составе 590-го иап, 494-го иап, 101-го гиап (84-а иап). Всего за время участия в бое­вых действиях выполнил около 200 боевых вылетов, в воздушных боях лично сбил 21 самолет противника. Герой Советского Союза, награ­жден орденами Ленина, Красного Знамени (дважды), Отечествен­ной войны 1-й ст., медалями. Лишен звания Герой Советского Союза 2 ию₂ля 1952 г. (осужден за уголовное преступление).

Степанов Борис Иванович, младший лейтенант. Воевал в со­ставе 101-го гиап (84-а иап). Всего за время участия в боевых дейст­виях в воздушных боях лично сбил 1 самолет противника] Но я тогда, да и сейчас, ду­маю, что это — неважно. Как говорил Александр Ивано­вич Покрышкин: «Все это в пользу войны будет». Факт в том, что этот поединок как бы открыл мне глаза на мно­гие аспекты воздушного боя. Я так близко увидел само­лет противника, летчика в кабине, кресты... Проанали­зировав все детали, мне многое стало понятно. Знаете, бывает так: сразу прозревает человек.

— Как в полку восприняли то, что вы потеряли ведущего?

— Печально, конечно. Я боялся, что мне не дадут больше летать, но в середине дня дали полет с другим ведущим. Думаю: ладно, посмотрим. К вечеру приехал командир дивизии Осипов [Осипов Александр Алексеевич, полковник. Командовал 57-м гиап (36-м иап) и 329-й иад. Всего за время участия в боевых дейст­виях выполнил 79 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 5 самоле­тов лично и 2 в группе. Награжден орденами Ленина, Красного Знаме­ни, медалями]. Мне не понравилось его отношение к произошедшему. Он только спросил: «За­водчиков погиб или в плен попал?» Я говорю: «Его сби­ли над нашей территорией, он утонул». Разговаривал он со мной недружелюбно, его только интересовал во­прос, погиб Заводчиков или не погиб. Я пытался объяс­нить, что нас вызвала не наша радиостанция. Хотел рассказать подробности и свои соображения, а он не стал даже слушать.

— Как коллектив отреагировал, летчики?

— Меня не обвиняли. Я доложил все, как было. Не для оправдания, а чтобы и другие знали, какая была об­становка. Вечером из разведывательных данных мы уз­нали, что на наш фронт пришла группа асов «Удет» с Центрального фронта. Они за этот день сбили одну «кобру» и ЛаГГ-3. На следующий день командиром эс­кадрильи назначили Похлебаева [Похлебаев Иван Григорьевич, капитан. Воевал в составе 101-го гиап (84-а иап). Всего за время участия в боевых действиях выполнил 277 боевых вылетов, в воздушных боях лично сбил 19 самолетов про­тивника. Герой Советского Союза, награжден орденами Ленина, Красного Знамени (трижды), Александра Невского, Отечественной войны 1-й ст., Красной Звезды (трижды), медалями] — опытного летчика и более сообразительного, чем был Заводчиков. Заво­дчиков стремился вперед, ему хотелось сбить, отли­читься. А Похлебаев... Я уже потом, после одного воз­душного боя, его спросил: «Командир, почему не ата­ковал?» — «А я тебя не видел в этот момент». Думаю, это хорошо, если командир эскадрильи не пошел ата­ковать, потому что не видел своего ведомого. Лучше сегодня сохранить своего ведомого — завтра больше собьем.

Так вот проходит пару дней. Вечером сидим на КП, коптилка горит, все понурые — погибать никому не хо­чется. Асы орудуют — у нас Заводчикова сбили, в дру­гих частях летчиков сбили. А мы кто? Мы же не асы. Иван Григорьевич Похлебаев видит, что все понурые, говорит: «Чего носы повесили? Ну асы! Подумаешь, асы! У нас что, оружия нет?! Посмотрите, какое у нас оружие, мы разве не знаем, как надо их бить? Завтра пойдем и будем их пиз...ить! А сейчас пошли на ужин».

Поужинали. С рассветом вылетаем. На подходе к линии фронта успели набрать тысячи три — она близко, 25 километров. С воздуха видно и свой аэродром, и не­мецкий. Навстречу идут «фоккера», уже переходят в пи­кирование, бомбят наши войска. Похлебаев говорит: «Атакуем!» — и в пикирование. Я за ним. Вторая пара осталась наверху, прикрывать атаку. Смотрю, впереди меня «фоккер». Но мне нужно следить за задней полу­сферой командира эскадрильи. Он одного «фоккера» снимает, я слева. Заметив, что у меня тоже впереди «фоккер», нужно только в прицел его взять, командует: «Бей, я прикрываю». Тогда я все внимание на прицел. Стреляю в этого «фоккера», он в пикирование и уже из него не выходит. С большой перегрузкой вывел само­лет над самой землей. Думал, что он не выдержит. В глазах, конечно, темно. Казалось, что голова в желу­док провалится. Только набрали 3 тысячи — еще группа «фоккеров» идет. Мы с Похлебаевым еще двоих таким же образом завалили. Потом станция наведения пере­дает о том, что четыре «фоккера» взлетели (и мы и нем­цы друг друга прослушивали. Все знали друг друга. До­пустим, вызывают четверку Похлебаева на смену звену другой эскадрильи, которое дерется с «мессерами». Только передали, что Похлебаев летит, смотришь, «мессера» — переворот, раз, раз и ушли, бросили этих. Мы ходим, ходим, барражируем, ни черта нет. Только сдаем смену другим летчикам, уходим, тут же откуда-то появляются «мессера». Немцы знали, что звена Похле-баева нужно бояться, а других можно бить — у них меньше организованности. Наши еще неплохо воевали, а вот в 57-м полку ребята недружные были. Если они вылетели в бой, немцы обязательно появятся, будут их гонять. Наш же и 66-й полк были очень дружные, и ре­зультаты у нас были намного лучше).