Я – инопланетянин
Шрифт:
Мы познакомились в середине семидесятых, когда, завершив слияние разумов и душ, я овладел телепортацией и мог перемещаться в любую точку земной поверхности. Делом этим я занимался в летнее время, когда родители (отец еще был жив) перебирались на дачу, а я, двадцатилетний студент-историк, корпел над книгами и зачетами. Не слишком усердно, признаюсь; память выручала, да и к тому же суета с экзаменами казалась мне в тот год чем-то лишним и совсем неважным. Даже нелепым в сравнении с возможностью перенестись на любой материк, в любую страну, селение, город, местность… Увидеть и услышать Землю, узнать ее, запомнить звуки, ароматы, краски! Это было долгое, почти эйфорическое путешествие. Миг — и я в аравийской пустыне, жаркой, как раскаленная сковородка, миг — встречаю восход на Таити, любуюсь плавным течением нильских вод, парю над ночным Нью-Йорком, купаюсь у багамских пляжей или, обняв огромную секвойю, впитываю ее животворные токи… Затем — новый полет… Осло, Буэнос-Айрес, Сан-Франциско, Прага, Лондон, Копенгаген, Триполи, Мадрас… Все достижимо, все прекрасно, и все — мое!
Через неделю, постранствовав тут и там, я успокоился и решил, что должен проведать эоиты. В собственных интересах, ибо здесь я мог черпать энергию, не прибегая к помощи деревьев и не погружаясь в транс. При удачном раскладе я бы даже попробовал связаться со Старейшим, если бы один из них вдруг оказался поблизости, где-нибудь не далее Арктура или Веги. Впрочем, это было бы большим везением; Галактика огромна, и трудно ожидать, что Старейший приблизится к Земле на десять парсеков хотя бы раз в столетие.
Я посетил зеркала в Антарктиде, в Южной Америке и на Бермудах, постранствовал на карском побережье и решил, что ни одно из этих мест мне не подходит. Крайний юг и дальний север — слишком унылые территории, где нет ни собеседников, ни впечатляющих видов; к тому же центр карского эоита пришелся в море, километров за сто семьдесят от берега, где его токи были едва заметны. Как я уже упоминал, эоит подобен зеркалу, чья отражающая способность, или альбедо, растет от краев к середине; в самом эпицентре фонтан планетарной энергии возносится вверх, и, обрамляя его, падают вниз космические течения. Сей пятачок, который можно пересечь пешком минуты за три, колеблется, словно высоковольтный разряд, и тех, кто попал в эту зону, преследуют галлюцинации и миражи. Это в лучшем случае, а в худшем теряются память и координация движений. Такое бывает в районе Бермуд: воздушный лайнер с обезумевшим пилотом падает в воду, и то же происходит с людьми на судне — ползают туда-сюда, пока не свалятся за борт.
Лучше всего я себя чувствую в трех-четырех километрах от эпицентра, где излучение «мягкое» — не тащит в водоворот, а лишь покачивает на невысоких волнах. Чтобы достичь такого места на Бермудах, необходимы яхта или катер — в общем, любое плавсредство, достаточно комфортное, чтобы проболтаться в океане восемь или десять дней. В горах Перу — другие сложности: пейзаж прекрасен, воздух чист, не составляет труда добраться к нужной точке, но спать придется на камнях, в обществе мышей и змей. Не слишком веселая перспектива! Поэтому я выбрал Тиричмир и не ошибся.
Строения монастыря, сложенные из гранитных глыб, лепились там, где надо, в трех километрах от середины зеркала, что находилась немного левее главного горного пика. Небо тут вечно голубое, воздух прохладен и свеж; на севере виден хребет, одетый льдами и снегами, на западе — долина Читрала, который километрах в сорока южнее сливается с другой рекой, Мастуджем. Между долиной и монастырем — леса, альпийские луга и множество ручьев, текущих из-под ледяной брони; склон обрывист, и по ведущей вниз тропе проходят только яки.
Я материализовался неподалеку от монастырских врат, среди бесформенных утесов. Помню, как поразила яркость красок после дождливого серого лета Балтики; здесь все казалось рериховским полотном, коричневым снизу, сапфировым сверху, с пиками гор в алмазных венцах, с черными и фиолетовыми тенями, что протянулись от камней и скал. Воздух был как глоток холодного шампанского, эоитные ливни пронизывали меня, и мнилось, что сейчас послышится шепот звезд или, как минимум, голос Старейшего. Я вышел на тропинку, огляделся и стал подниматься к монастырю.
Никто мне не препятствовал. Ворота были раскрыты, как и двери храма, но я, ведомый интуицией, обогнул строение с причудливой, загнутой по бокам кровлей, миновал молчаливых монахов у алтаря, группу мальчишек в оранжевых тогах, читавших под руководством старшего какой-то древний фолиант, свернул налево, потом направо и очутился в уютном дворике, куда открывались с полдюжины келий. Тут был бассейн с проточной водой, столбик с подвешенным к нему гонгом, три грубо обтесанных валуна и человек, сидевший на одном из них. Он вроде бы молился или о чем-то размышлял — руки лежали на бедрах, глаза прикрыты веками, губы сжаты.
Заслышав мои шаги, он поднял голову. Темные агатовые зрачки, бесстрастное лицо с восточными чертами, бритый череп, бронзовая кожа без морщин… Возраст я определить не смог и лишь потом узнал, что Аме Палу было тридцать восемь. Впрочем, через полвека, во время нашей последней встречи, он выглядел почти таким же, только ввалились глаза да чуть усохли щеки. Человек, проживший жизнь в эоитном зеркале, долго не стареет…
Он встал, шагнул ко мне и что-то произнес на непальском, который в те годы был не очень для меня понятен, но все же я разобрался, что спрашивают имя. Только имя; причина, по которой я прибыл сюда, мои занятия, возраст, подданство и место жительства его совсем не волновали.
— Дан, — отозвался я, решив, что Даниил — слишком сложно. Затем, соединив ладони перед грудью, мешая персидские и китайские слова, промолвил: — Будет ли оказано гостеприимство гостю? Прости, отец мой, если я прервал твои молитвы. Я пришел за светом истины, с добром и миром, но я невесом и легок, как сухой листок. Ветер принес меня и ветер унесет, если прикажешь.
— Ты пришел, куда надо, странник: здесь — Община Света. И здесь ты не гость.
Он глядел на меня, и его зрачки то сужались, то расширялись в ритме энергетических пульсаций эоита. Его аура была кристально чистой, и я вдруг понял, что этот человек не причинил вреда ни одному живому существу, что он не испытывает страха, чужд стяжательства и властолюбия, что он, возможно, самый свободный из всех, кто повстречался Асенарри на Земле. Будто искра проскочила между нами, заставив вздрогнуть его и меня; затем он улыбнулся и повторил:
— Здесь ты не гость.
— Кто же?
— Тот, кого я ждал. Кого тысячелетиями ожидали наши предки. Ты пришел! — Это было почти ликующим возгласом. Он медленно развел руки, как бы обнимая небосвод, огромную гору и притулившийся на склоне монастырь, и произнес: — Знаешь ли ты, что это за место?
— Да. Место мудрости и силы.
— Истинно так, Хранитель.
Помню, что тогда впервые он назвал меня Хранителем. Затем поклонился и, предлагая сесть, кивнул на камень. Голос его был спокоен, и звучная персидская речь струилась рекой, не знавшей ни перекатов, ни порогов.