Я люблю Капри

Джонс Белинда

— С ума сойти — все предусмотрено. Там есть зеркало в полный рост?

Призвание — это на всю жизнь.

— Нет, но почти вся стена напротив меня занята зеркалами. Очевидно — чтобы создать иллюзию большого пространства. Но мне так и кажется, что они с минуты на минуту начнут мне рассказывать, кто на свете всех милее…

— Ванная в номере?

— Никаких ванных! Здесь оставлено все, как было в двадцатые годы, так что есть только маленькая раковина с деревянной крышкой в углу. Если крышку закрыть, получается столик.

— О боже! — Мама в ужасе. — Так ты не сможешь ни принять душ,

ни вымыть голову?

— Нет. Ну, может, голову и можно вымыть, если поливать из чашки, но фен здесь все равно не включить — нет розетки.

Я бы не удивилась, если бы мама сказала на это: «Тони, передай мне коричневый бумажный пакетик!» — она так учащенно дышит.

— Так что я не очень понимаю, как мне превратиться к ужину в нечто пленительное и благоухающее! — Я стараюсь разделить ее озабоченность но получается только хуже. Будто я нажала красную кнопку — мне кажется, я слышу, как взвыли сирены в мамином мозгу, и теперь все силы брошены на подборку наиболее подходящей к случаю аварийной стратегии наведения красоты.

Мама признается, что подсунула мне в чемодан свою газовую плойку но в этот момент стучат в дверь. Входит Стивен — у него на подносе изящные чайные чашки и огромные миндальные печенья.

— Мам, мне пора.

— И почему только я не положила тебе фланелевую мочалку! — причитает она.

— Здесь есть одноразовая, так что не беспокойся, — говорю я и улыбкой прошу у Стивена прощения.

Кажется ужасно неловко разговаривать по мобильному телефону в старинном вагоне.

— Удачи, дорогая! Наложи немного блеска на ключицы и в область декольте. Будем надеяться, что остального он не заметит.

В кои-то веки я на маму не обижаюсь.

— Чтобы не заморачиваться, стоит просто выкрасить себя в золото целиком, — дразню ее я. — По-ка-а!

— Разрешите? — Стивен предлагает открыть дверь, соединяющую два купе.

И вот два наших мирка становятся одним. Тайлер откладывает бумаги и похлопывает по сиденью рядом с собой. Я чувствую себя немного навязчивой, — входя в чужое купе, автоматически проникаешь в личное пространство другого человека. Поезд дергается, я делаю лишний шаг вперед, и Тайлеру приходится поддержать меня, чтобы я не упала.

Я тут же сажусь рядом с ним, чтобы он меня отпустил.

— Стивен собирался рассказать историю… — Мне хочется как можно дольше не оставаться с Тайлером наедине.

— Садитесь поудобнее. — Стивен одаривает нас диснеевской улыбкой.

— Погодите! — Тайлер передает мне чашку «Графа Грея» и кивает Стивену, чтобы тот начинал.

— Жил-был однажды греческий торговец оружием…

— Что? — я разбрызгиваю чай.

Тайлер чуть толкает меня плечом, чтобы я сидела тихо.

— Я ее слышал. Тебе понравится.

— У него было много имен, но мы назовем его Захаров. И хотя вырос он в трущобах Константинополя, он фантастически разбогател на продаже оружия правительствам воюющих стран, так что мог недели проводить в Восточном Экспрессе — всегда в седьмом купе. Постепенно он стал самым постоянным и известным клиентом нашего поезда. Однажды он сел в поезд на «Гар де Л'Эст» в Париже, и одновременно с ним в поезд села пара новобрачных,

направлявшихся в свадебное путешествие. Они состояли в родстве с испанским королевским домом — божественной красоты девушка по имени Мария, всего семнадцати лет от роду, и странный человек, чьи черты говорили о слабом характере — герцог Марченский. Одного только Захаров не знал — герцог в детстве был слабоумным и начал уже проявлять признаки опасного безумия. Той же ночью, когда все уже возвратились после ужина в свои купе и поезд с мерным рокотом двигался в сторону Зальцбурга, послышался ужасный вопль. Захаров был уверен, что его телохранитель разберется с этим досадным беспорядком, и не стал отрываться от работы. И вдруг послышался яростный стук в дверь. Когда он открыл дверь, к нему на руки упала юная невеста, из глубокой раны у нее на шее лилась кровь — это ее безумный муж пытался ее убить. Я вскрикнула от страха.

— Когда нашли герцога, у него изо рта капала пена, а в руке он сжимал усыпанный драгоценными камнями кинжал!

— О боже!

— Захаров стал опекать юную Марию, и к тому времени, как они прибыли в Вену, он уже без памяти в нее влюбился.

Я улыбаюсь — какая прелесть.

— Но в католической Испании не существовало развода, так что влюбленным пришлось тридцать восемь лет ждать смерти герцога, и только тогда, в 1924 году, они смогли пожениться.

Я падаю духом. Надеюсь, нам с Люка не придется ждать тридцать восемь лет, прежде чем мы сможем сочетаться законным браком.

— Они даже отправились в свадебное путешествие на Восточном Экспрессе! — продолжает Стивен.

— Так, значит, все кончилось хорошо?

— К сожалению, она заболела и через полтора года умерла.

— О нет!

— В глубокой скорби Захаров прожил еще десять лет и умер в ноябре 1936-го в Монте-Карло. На следующий день его верный телохранитель сел на Восточный Экспресс на «Гар де Л'Эст» и, следуя последней воле своего господина, разорвал фотографию Захарова и его жены и развеял обрывки по ветру из окна седьмого купе в то самое время, когда тот ровно пятьдесят лет назад услышал крик Марии.

Я содрогаюсь.

— Все это — истинная правда! — уверяет Стивен, пока я смотрю на него разинув рот.

— А еще?

— Я думаю, у Стивена есть работа, которую ему необходимо сделать, — решает Тайлер, не дав Стивену и слова сказать.

И снова я не могу понять, заботится он о Стивене или хочет поскорее от него избавиться. Клео бы сказала, что он хочет побыть наедине со мной, но мне этот момент немного портит настроение. Стивен кивает и откланивается со словами:

— Мы пересечем лагуну и подъедем к Венеции примерно через полчаса. Приятного путешествия.

Какое-то время мы молчим.

— У Восточного Экспресса такая богатая история, — говорит Тайлер.

— Да, я бы с удовольствием послушала что-нибудь еще, — почти беззвучно шепчу я.

— Подумать только, его бомбили, расстреливали, ему случалось застревать в снегах…

— А, так ты тоже знаешь все эти истории? Может, тебе стоило бы работать проводником!

Тайлеру это не нравится. Я улыбаюсь ему самой невинной из моих улыбок. Он как будто в замешательстве, потом наклоняется ближе ко мне: