Я люблю тебя, Калькутта!
Шрифт:
Храмы расположены довольно компактно. Любопытнее всего тибетский монастырь, основанный в 1938 году. Это небольшое, двухэтажное, в тибетском стиле строение. На верхнем этаже расположено святилище — большой зал со статуей Будды Майтреи — Будды, который грядет, — его любил изображать на своих картинах Н. К. Рерих. Стены расписаны изумительно красивыми фресками, на которых буйствуют свирепые и страшные ламаистские божества. Вдоль стен — застекленные шкафы, где хранятся драгоценные свитки, украшенные большими красными печатями — старинные и новые. Выше — застекленные фотопортреты далай-ламы и панчен-ламы. А на нижнем этаже стоит «молитвенная мельница» — хурдэ — огромный цилиндр весом (по утверждению служителей) в несколько тонн. Становишься рядом, кладешь на его необъятный бок левую руку и идешь справа налево, изо всех сил толкая тяжелую махину. Если у мельницы стоит 10–15 паломников, то общими усилиями она начинает вращаться. Обойдя так трижды, освобождаешься от всех грехов и выходишь наружу чистый душой, как стеклышко.
При монастыре есть гостиница — в день всего одна рупия. Кстати, гостиница Бирлы — бесплатная. Мест в них — сколько угодно: не сезон. Вот через месяц, в полнолуние месяца вайсакха (конец апреля — конец мая), сюда приедут и придут сотни тысяч людей, чтобы отметить одновременно три даты: день рождения, день просветления и день успения (нирвану) Будды. Загремят барабаны, храм будет украшен тысячами светильников, ночью станет светло, как днем. «И места в гостиницах будут на вес золота. А сейчас здесь тихо и пусто.
Самый красивый в «буддийской деревне» храм, конечно, сиамский (тайский), построенный в 1956 году королем Таиланда. Это красно-золотая пагода, стоящая в прекрасном саду. Кровли увенчаны колокольчиками, от малейшего шевеления воздуха наполняющими округу лепечущим, нежным звоном. Внутри — огромный золоченый Будда и много маленьких будд у его подножия, тишина, полумрак и прохлада. Кроме нас здесь были только двое растерзанных хиппи, привольно разлегшихся на прохладном полу.
По пути к следующему храму — японскому, одному из самых дальних, мы увидели сценку, от которой повеяло тысячелетней стариной: группа крестьян молотила пшеницу. Разбросав по земле снопы, они гоняли по ним по кругу привязанного к столбу буйвола.
В японском храме тоже было чисто и пустынно, на стенах дремали фрески из жизни Будды. Отдельно от храма стоял изящный навес, под которым висел колокол. Время от времени подходил служитель и минут пять-семь методично ударял по нему колотушкой.
Сидевший у изгороди предприимчивый торговец заломил с нас несусветную цену за кока-колу («Надбавка за дальность доставки», — весело парировал он наши вялые протесты). Казалось, что ледяной напиток совсем не попадает в пищевод, а мгновенно выступает потом на лбу.
Последний храм был китайский, основанный в 1935 году и с тех пор забытый всеми — и КНР, и Тайванем. При храме живет единственный его служитель — старый-престарый китаец. Внутри — запустение, обваливающаяся штукатурка, пыль на чудесных статуэтках, на шелковых картинах…
Нам говорили, что вокруг еще немало интересных мест, связанных с памятью о Будде: лотосовый пруд, река, где он совершал омовения, пещера, где молился (в 12 километрах отсюда!), лес, где он спасался от мирских соблазнов… Но даже колонна Ашоки, одна из немногих, сохранившихся в стране, уже не привлекала нас. Сказывались бессонная ночь и одуряющая жара. Мы двинулись в обратный путь.
Касса в Гайе была еще закрыта. В ожидании мы прогулялись по главной, вполне современной улице — с большими домами, магазинами, рекламами. Некоторых увиденных сцен мы не поняли. Например, около станции — отвратительный пустырь, покрытый человеческими нечистотами. Среди них лежит голый человек. Я видел такое и в Калькутте. Кто он — неприкасаемый, преступник, прокаженный, аскет, умерщвляющий тело? Непонятно и страшно…
Билетов в кассе в I класс не было, опять только III. После долгих просьб уважили: поставили «в список ожидающих» — если освободятся места, дадут перед отходом поезда. Оставалось еще около четырех часов. Мы пошли в знакомую харчевню — поужинали и сидели, сколько можно. Опять касса — билеты все-таки дали, но без мест, мы были рады и им. Потом, была душная комната ожидания, заплеванный перрон.
Поезд опаздывал на полтора часа. Люто хотелось, спать. К нам привязался нищий мальчишка и ныл безостановочно, как комар. Он не ушел, получив бакшиш, и не было даже сил треснуть его по шее. Окружающие смотрели на нас с сочувствием.
Поезд подошел уже в темноте, и ревущая толпа штурмовала вагоны с таким отчаянием и злобой, как будто шла эвакуация в тыл. В купированном вагоне проводник нагло заявил, что мест нет. Но мы были уже умнее, чем день назад. Несколько десятирупиевых бумажек — и места мгновенно нашлись. Постелей, по индийскому обычаю, не было. Сердобольный сосед дал мне свое одеяло. Я попрощался со спутниками (они выходили на полпути), залез на пыльную полку и мгновенно отключился. Калькутта показалась-мне свежей и желанной после обожженного, негостеприимного Бихара. Я чувствовал, что приехал домой.
12 апреля. Оказывается, мы уже год живем в Калькутте и здорово к ней привязались. Этот юбилей мы отметили семьей в маленьком китайском ресторанчике «Нью Эмбасси». Он расположен на Чоуринги, в 10 минутах ходьбы от нашего дома, напротив музея кукол. Он нам нравится весь, начиная от пестрых фонариков над входом. Внутри прохладная тьма, прорезаемая лишь светом крохотных лампочек над столиками, тоже оформленных под фонарики. Ввалившись сюда с раскаленной улицы, чувствуешь себя как в раю. Меню огромное: около 200 наименований, и, что удивительно, почти все указанные блюда есть. Позже я понял, в чем дело. Блюда здесь разделяются на классы, в каждом классе есть базовая основа, а добавления к ней дают желаемое разнообразие. Скажем, написано: «чоу-минь» — рисовая лапша. Это основа, она всегда наготове, сварить ее можно за 3–4 минуты. А к ней идут добавления: чоу-минь может быть с креветками, ветчиной, свининой, яйцами, овощами, курятиной, сыром и т. д. Получается около двух десятков блюд, помеченных в меню. Здесь подают множество и других вкуснейших блюд: похлебку из акульих плавников, мясо в кисло-сладком соусе, «ван-тоны» — крохотные, обжаренные до хруста, пельмени с начинкой из курятины пополам со свининой, «пронс-роллсы» — креветки, запеченные в тесте. Все это обильно поливается соевым соусом или острейшим соусом из зеленого и красного чили. И конечно, жасминовый чай в крохотных пиалушках. Еда эта вкусна, необременительна для желудка и достаточно, по здешним меркам, дешева. Заправляют хозяйством два вежливых молодых человека, то ли китайцы, то ли манипурцы. Имеется еще грустный бой, убирающий посуду, этакий Ванька Жуков.
Таких крохотных ресторанчиков в Калькутте много, и они выгодно отличаются от неуютных индийских харчевен. Есть, конечно, и супердорогие рестораны, вроде «Золотого дракона», но они не всем по карману.
22 апреля. Утром — митинг у памятника Ленину, для нас уже второй. Маше было поручено возложить цветы к подножию. Говорили речи, пели песни, поэты читали стихи.
А во второй половине дня было еще одно мероприятие, на которое поехали только трое — Г. Л. Поспелов, я и А. М. Дворова из торгпредства, бывший директор московской школы-интерната № 15. Мы были приглашены в школу имени Ленина, о которой много говорят в Калькутте.
Добраться до нее оказалось нелегко — она находится в Гарден-Рич, на далекой окраине за портом, именуемой Метьябурудж, где живут бедняки — рабочие текстильных и джутовых фабрик, докеры и другие портовики. Это пролетарская Калькутта — без исторических памятников, без отелей и роскошных магазинов, туристы здесь не бывают.
С большим трудом нашли мы эту школу. Размещается она в здании старого, заброшенного склада — бетонной коробке, крытой кусками ржавого гофрированного железа, У входа стоял тощий — ребра наружу — теленок. Внутри на огромных циновках, прикрывавших бетонный пол, сидело много, около трехсот детей, бедно одетых, угрюмых, но ужасно непоседливых. Их с трудом сдерживали хоть в каких-то рамках несколько юношей и девушек, по возрасту ненамного старше своих подопечных. Это и был коллектив школы имени Ленина.