Я люблю тебя, Калькутта!
Шрифт:
А день сегодня был ужасный, самый жаркий за последние 50 лет: +43 градуса — температура для Калькутты с ее вечной водяной и паровой «подушкой» несвойственная. Наша маленькая делегация, включавшая гостя из Москвы — вице-президента ОСИД[17], заместителя директора Института им. Склифосовского А. П. Кузьмичева, стояла во дворе недолго: минут через 40 нас пожалели и впустили внутрь, причем втиснулись мы с огромным трудом, потому что плотность толпы, которую мы преодолевали, сравнима была разве что с московским трамваем в часы пик.
Бегло осматривая бесчисленные фотографии, картины, рисунки, тесно развешанные на стенках комнат, террас, коридоров, мы медленно, шаг за шагом, продвигались к сердцу музея — крохотной, темной, совершенно пустой комнатке, где в августе 1941 года перестало биться сердце великого бенгальца. Удивительным образом этот день связывался в сознании с днем Победы. «Какие вести из России?» — еле слышно спросил врача Тагор. Не желая беспокоить умирающего, врач ответил: «Немецкое наступление остановлено». — «Я знал, что их остановят», — прошептал Тагор. Это были его последние слова. И мы никогда не забудем, что последние мысли его были с нами, на окровавленных полях войны.
…Сняв обувь, вступаем мы в траурную комнату, утопающую в цветах, и возлагаем на место, где умер Тагор, большой венок. Минута молчания. И снова мы пробиваемся сквозь толпу, по-прежнему заполняющую старый дом, и выходим под неистовое солнце. Уже 12 часов дня, но толпа не убывает, она, наоборот, растет. Из глубины двора, где раскинут пандал, доносятся музыка и пение — добровольцы исполняют песни Тагора и будут исполнять их весь день. Их хватит надолго, подсчитано, что Тагор написал около 2 тысяч песен (и музыку, и слова), и все они до сих пор поются в народе. А кроме них — романы, повести, рассказы, стихи, преподавательская и общественная деятельность. А еще — несколько сотен оригинальных картин и рисунков!
5 часов вечера. На большой площади в районе университета — массовый антифашистский митинг, организованный специальным юбилейным комитетом. Площадь поделена на секторы, все организовано четко и внушительно. Масса лозунгов, цветов, знамен — каждый профсоюз пришел со своим собственным знаменем. Делегация ГДР сидела с таким важным видом, как будто именно она была главной героиней событий. Всего присутствовало несколько тысяч человек.
8 часов вечера. Прием в Парк-отеле — около 300 гостей, включая наших бывших союзников — генконсулов США, Англии, Франции. Тосты, спичи, разливанное море русской водки, бутерброды с икрой. Здесь меня представили пожилому человеку с волевым лицом и умными, холодными глазами — генеральному секретарю КП(м) Джиоти Басу, которого буржуаз-пая печать называет часто «хозяином Калькутты», памятуя, что в 60-е годы он возглавлял правительство Объединенного левого фронта[18].
Невероятно душный, переполненный событиями, бесконечный день все никак не кончится…
11 мая. Митинг на джутовой фабрике в Баланагаре (местечко неподалеку от Калькутты, по сути дела, ее пригород). Хозяин фабрики г-н Лакхани много лет сотрудничает с Советским Союзом, мы — его основной заказчик. Может быть, поэтому он создает соответствующий «имидж» — прогрессивного капиталиста. Так или иначе, рабочие фабрики решили организовать митинг в честь дня Победы и попросили показать слайды по Советскому Союзу. Так я оказался в Ба-ланагаре.
Мы приехали задолго до митинга и были представлены г-ну Лакхани и его супруге, очень приятным, европейского образа жизни людям. Долго сидели в их роскошной вилле, пили холодное японское пиво и беседовали ни о чем. Потом я попросил хозяина показать нам фабрику, и он сам решил провести нас по цехам, где еще шла работа.
Мы много слышим и говорим о джуте, но что это — не знаем. Как он выглядит, где растет? Оказалось, что джут — растение наподобие бамбука, а внутри его полого стебля-трубки волокно светло-серого цвета, эго и есть сырой джут. Его на фабрике чистят, мочат, сушат, треплют и т. д. Фабрика — средних размеров (около 8 тысяч рабочих), но цеха здесь огромные, куда-то в перспективу уходят ряды станков — прядильных, ткацких, превращающих джут в мешковину. В цехе душно, жарко, воздух густо насыщен волокнистой пылью, забивающей глаза и легкие. А ведь хозяин — не просто милый и образованный человек, он считается одним из прогрессивных предпринимателей: организовал для рабочих школу, дает им туристские путевки в СССР. Профсоюзы живут с ним душа в душу, рабочие уважают, забастовок здесь не бывает. Вот уж поистине живая иллюстрация к политэкономии: бывают хорошие капиталисты, но капитализм шутить не любит. Будешь слишком заботиться о рабочих — прогоришь.
Митинг прошел хорошо, было человек 300, говорили речи, пели, расспрашивали о СССР.
13 мая. Юный художник из Барасата Джудхаджит Сенгупта сдержал слово и приехал, чтобы отвезти нас в гости. Мы тоже сдержали слово — его картину «Мир победит» не только передали в ОСИД, но и воспроизвели на обложке нашего журнала в цвете. Это первая публикация его работы, и он счастлив. Он попросил захватить с собой проектор и слайды: показать их в деревенской школе. Таня и Маша поехали со мной. Около 6 вечера мы были на месте, в деревне Мирхати, расположенной в десятке километров от Барасата. Впервые мы видели вблизи бенгальскую деревню. И хотя мало что можно увидеть и понять за 2–3 часа, все равно было интересно, ведь Индия, никуда от этого не денешься, страна деревень, а города вроде Калькутты или Бомбея — это, скорее, аномалия.
Джудхаджит тащил нас в дом, к отцу, но мы умолили его погулять с нами по деревне. И вот мы ходим по ее улочкам, сопровождаемые двумя-тремя любопытными ребятишками.
Я много читал об индийской деревне, о невзгодах несчастных земледельцев, видел фильмы — реалистические (например, «Два бигха земли») и коммерческие, где сытые, веселые пейзане пели и плясали, но лучше увидеть собственными глазами, пусть мимоходом.
Не знаю, насколько типична Мирхати для Бенгалии, но выглядела она довольно опрятно. Домики не теснились друг к другу, а стояли на расстоянии, в живописном беспорядке — где на горке, где под горкой, разделенные банановыми и бамбуковыми рощицами. Я увидел наконец вблизи бенгальский деревенский дом — прообраз храма и понял, что простодушные бенгальцы строили своим богиням не что иное, как справные и уютные дома для жилья. Вот он передо мной: одноэтажный, глинобитный, на характерно выгнутом бамбуковом каркасе — крыша из рисовой соломы. Края крыши сильно выдаются вперед (козырек над входом) и назад — там их поддерживают два столбика и получается открытая терраса — место для кухни. Домики здесь не белят, как, скажем, на Украине; глина, смешанная с соломенной сечкой, высыхая, приобретает очень красивый кофейный цвет. По этому фону крестьянки разведенным мелом рисуют узоры — о них можно написать целую диссертацию: это богатейший набор народных орнаментов и символов, каждому из которых, может быть, несколько тысяч лет!
Мы попросили разрешения зайти в один из домов. Окон здесь нет, только дверной проем, завешенный циновкой. Внутри — полумрак. Глинобитный, чисто выметенный пол. На полу — циновка, какое-то тряпье. В углу — небольшой сундучок. У порога — горка немытой посуды. Все. Да, еще у входа — неизбежный чарпаи, что-то среднее между кроватью и гамаком: каркас на ножках, затянутый плотной плетеной сеткой; на нем сидят, лежат, спят в любое время дня и ночи в любом уголке Индии, городском или сельском.
Дошли мы и до центра деревни — небольшого утоптанного пространства, окруженного несколькими лавчонками, и, уступая Джудхаджиту, направились в дом его отца, хочется сказать, в господский дом. Он стоит как бы на околице, вдалеке от крестьянских домов, каменный, двухэтажный, с портиком и колоннами, построенный явно в начале века. Дом, безусловно, знавал лучшие времена, а сейчас изрядно обветшал, степы потрескались и почернели, осыпалась штукатурка под напором непогоды и времени. Внутри из множества залов, комнат и комнатушек обитаемых было лишь две-три. Вообще, дом очень напоминал ветшающие помещичьи усадьбы пореформенной России, описанные Щедриным и Буниным.
Нас провели в довольно большой круглый зал, где представили седовласому джентльмену с пледом на плечах — г-ну Сенгупте-старшему. На стенах висели старые фотографии, рисунки, а также картины — работы самого хозяина. Он — профессиональный художник довоенного еще поколения, окончил художественный колледж при англичанах, а сын пошел по его стопам. Картины у него неплохие, в духе старого, начала века, европейского реализма — портреты, пейзажи, жанровые сценки, вполне профессиональные, но скучноватые. Впрочем, в последних по времени, совсем недавних работах он слегка дрогнул и начинает «разлагать форму>. Но самое лучшее, что у него есть, это настенные (не повешенные на стену, а часть ее, горельеф), ярко раскрашенные, в народном духе фигуры Рамы и Ситы, девушки с кувшином, колесницы Сурьи и т. д.