Я люблю тебя, Калькутта!
Шрифт:
О Тагоре-художнике
В доме-музее Тагора хранится неплохая подборка работ Обониндранатха и Гяганендранатха Тагоров и Нондолала Бошу. Они, конечно, уступают полотнам, которыми гордятся художественные музеи Калькутты и Дели, но дают достаточно полное представление о художниках. Обониндранатх — это возрождение средневековой миниатюры, но не подражание ей, а творческая переработка и использование ее приемов на новом, современном уровне. Все его вещи выполнены в изысканно блеклых, благородно приглушенных тонах, удивительно изящны и гармоничны. Гяганендранатх — это первые опыты кубизма в Индии, первые попытки разложения формы и цвета. Нондолал Бошу — это народный лубок, возведенный в монументальный жанр, буйство форм и красок.
Но главным сокровищем считаются здесь работы Рабиндраната Тагора — их 43. А всего, по самым скромным подсчетам, он создал почти 3 тысячи рисунков, набросков и картин. Они удивительны и странны, их трудно отнести к какому-либо художественному течению Востока или Запада, они сами по себе, это «рисунки Тагора».
Р. Тагор начал рисовать в 67 лет, примерно в 1928 году, и очень усердно занимался новым для него искусством около 12 лет, не думая о том, представляют ли его рисунки какой-то художественный интерес. Он рисовал просто потому, что ему этого хотелось, надо было какие-то чувства выразить именно таким способом. Но, выставленные в Париже, Берлине, Лондоне, Нью-Йорке, а также у нас, в Москве (в 1930 году, во время визита Тагора в СССР), рисунки эти вызвали огромный интерес.
Началось все с тех бессознательных узоров, которыми многие люди заполняют черновики рукописей. Зачеркивая фразы, слова, Тагор обводил их рамками, соединял зачеркнутое, добавлял всякие завитушки и росчерки, придавая получавшемуся узору сходство то с домом, то с решеткой, то с птицей. Постепенно он почувствовал потребность как-то организовать, завершить эти формы. Он писал: «Когда случайные штрихи, как царапины на рукописи, взывают, подобно грешникам, о спасении, поражая взор уродством своей никчемности, я иногда трачу больше времени на их освобождение в спасительной завершенности ритма, чем на работу, которой я занят». Позже он говорил, что его живописные работы — это стихотворения в линиях.
Строго говоря, рисунки и картины Тагора непрофессиональны — у него нет элементарной технической выучки, отсутствует перспектива. Это какой-то особый вид мышления в линиях и красках, присущий только ему.
Рисовал Тагор всем, что попадется под руку: не только акварелью или темперой, но и чернилами, и соком цветочных лепестков при помощи тряпочки, пальца, лопатки. «Картины», которых он мог создать четыре-пять в день, очень несложны — это отдельные фигуры или группы фигур людей, животных, птиц, чудовищ, а также несложные пейзажи или лица людей. Хорошо сказал знаток индийского искусства профессор С. И. Тюляев: «Это… утонченно детское искусство, творчество искушенного в жизни старца, но рисующего по-детски эмоционально и заинтересованно».
Надо признать, что рисунки Р. Тагора, в отличие от сладостных, изящных работ его племянников, нельзя назвать красивыми. У меня лично (да и не только у меня) они вызывают неприятное чувство тягостной тревоги. Особенно его чудища, как будто пришедшие из кошмарных снов. Они неуклюжи, угловаты, горбаты, полны какой-то конвульсивной боли. Есть непонятные змеи с человеческими лицами, карлики-уродцы, взъерошенные птицы, полуверблюды-полубыки. Но среди них нет агрессивных, злых персонажей, все они печальны и мучительно несчастны. Это как бы эманация душевных страданий поэта в тяжкие для Индии годы. Очень много женских портретов — печальных, с огромными глазами; искусствоведы видят в них отголоски характерного для Бенгалии поклонения Шакти. Есть и мужские портреты, в том числе автопортреты, — серьезные, грустные, никогда не улыбающиеся. Иногда на портретах и картинах приписаны стихи. На рисунке, изображающем птицу на спине быка: «Ты беспечно несешь свой триумф, крылатое изящество, на тяжеловесной бессмысленности высокомерной туши». А на изображении пожилой женщины со скорбным ликом, закутанной в черное: «Боль утихла, но' воспоминание о ней остается. Так тихий закат приходит на смену дню, прошумевшему дождем»…
20 июня. Вести из Гуджарата — впервые оппозиция выступила совместно («Джаната-парти») и победила Конгресс. Сегодня в Калькутте всеобщая забастовка — бандх, — организованная противниками ИНК. Транспорт не работает — половина сотрудников не-пришла в офис. Все магазины и лавки закрыты. Впрочем, к 4 часам город зажил нормальной жизнью, размах оказался меньше, чем рассчитывали организаторы бандха.
21 июня. В генконсульстве и торгпредстве начали работать много новеньких и попросили экскурсию по-городу. Записалось 33 человека — три «рафика». Маршрут был немудреный: Майдан — Эспланада — Иден-гарденс — Белур-матх. Недалеко от последнего обнаружили очень интересное сооружение: посреди ухоженного пруда, где плавают большие рыбины, стоит «дом-корабль», точно воспроизводящий формы корабля — палубы, мачты, шлюпки, спасательные круги, штурвал. Вход свободный. Пока участники экскурсии бегали по палубе, обмениваясь впечатлениями, к нам уже спешил официант с кока-колой и закусками. По-видимому, это что-то вроде «пикник-спот», — места, для пикников, где можно за умеренную плату отдохнуть и повеселиться.
А в Белур-матхе случилось ЧП: у одного из новеньких, солидного, лысого товарища, «увели» новые туфли, которые он благоговейно оставил у входа в храм. Здесь, конечно, моя вина — я не предупредил, что новую обувь надо сдавать на хранение специальным людям, дежурящим при храме. Так он и проходил всю экскурсию босиком, ругая нищих, воров, а заодно и попов.
26 июня. Утром прибежали возбужденные сотрудники офиса: в стране введено чрезвычайное положение. Лидеры оппозиции, в том числе Дж. П. Нараян, арестованы. Внешне на течении городской жизни это никак не отразилось, так же кипит толпа на улицах, торгуют лавки, просят бакшиш нищие.
Впрочем, на события оперативно откликнулось искусство. В залах Академии изящных искусств выставлена аллегорическая картина Ф. Хуссейна, изображающая богиню Дургу, поражающую демона. О, эта восточная способность мыслить мифологическими категориями! Газеты совершенно серьезно пишут: Индира Ганди явилась в ипостаси Дурги, чтобы поразить демона оппозиции, это не так страшно. Главное, чтобы она не перешла в ипостась Кали.
24 июля. Индустриально-технологический музей Бирлы попросил у нас для экспозиции фотографии о совместном советско-американском космическом полете «Союз-Аполлон». Так я увидел музей, на который у меня никогда не хватало времени. Похож на наш Политехнический в Москве, только меньше и беднее, но много интересных для любителя экспонатов начала века. Вход свободный, а в залах — ни души.
Музей расположен в районе Толлигандж, в южной части города. Это совсем другая Калькутта, похожая на лучшие районы Дели, — тихие чистые улицы, виллы современной архитектуры в зелени садов, чистый воздух, уют. Здесь живут самые богатые люди.
25 июля. Сегодня в генконсульстве США на Хо Ши Мин-сарани был прием по случаю благополучного завершения полета «Союз-Аполлон», попал на него и я. Генконсул США, спортивного вида, моложавый, был очень любезен. Сотрудники — ребята подтянутые, с хорошей выправкой, особенно один, детинушка под 2 метра ростом, из Корпуса мира. Показали великолепный фильм о высадке астронавтов на Луну. Потом нас четко распределили между сотрудниками, и начался разговор ни о чем. Прием был организован «на паях»: территория и еда — хозяев, выпивка — шампанское, водка — наша. Я заинтересовался превосходными репродукциями картин американских художников, которые украшали стены, и генконсул с удовольствием показал их и со знанием дела пояснил, так что разговор вышел наконец за рамки надоевшей темы: что лучше — виски или водка.
1 августа. В Горьки-садане открылась выставка молодых художников Калькутты, на которую я их подбивал долгое время. Более половины работ — абстрактные, но абстракционизм здесь очень провинциальный, самодельный. Собственное лицо имеет лишь Ганеш Пин. Ему сейчас 37 лет, коренной «калкатта-валла», разночинец, сам себе пробивающий дорогу. Живет в страшнейшей коммуналке, пропахшей примусом и помоями. И картины его тоже страшные — чернота, из которой высвечиваются нарочито грубые, тяжелые очертания людей и предметов. Рисует он будни Калькутты — нищих, рыбаков, рабочих, мальчишек, крестьян. «Боже, как он мрачен, как он груб!» — восклицают искусствоведы. Такого искусства я еще в Индии не видел! Кстати, Калькутте посвящены лишь несколько слабеньких рисунков. На мой вопрос, почему они не рисуют свой город, молодые художники ответили, что он безобразен, они его не любят и никакой эстетической ценности он не представляет. Врут! Любят они свой город, любят ревниво, завидуя Дели, сохранившему древние памятники, и Бомбею, этому европеизированному городу-пижону.