Я люблю тебя, Калькутта!
Шрифт:
1 ноября. У нас гостит Александр Леонович Тер-Григорян, корреспондент «Известий». Он объехал полмира, много видел и написал. Особенно хорошо он знает Бангладеш и Индию и неравнодушен, мне кажется, к Калькутте. Он рассказывал удивительные вещи о тех сферах ее жизни, которые закрыты для постороннего глаза, в частности о «дне» — уголовных корпорациях, нищих, подпольных обществах. Наверное, он — единственный из европейцев, который был допущен на собрание таинственного религиозно-экстремистского ордена «Ананда марг» («Путь к вечному блаженству») и видел «тандав» — танец с человеческими черепами, входящий в тайные ритуалы ордена. Этот страшный обычай и само общество созданы человеком по имени Прабхат Ранджан Саркар, кстати, бенгальцем. «Ананда марг» объединяет политических экстремистов, которые воспитываются в духе слепого подчинения своим вождям. На счету ордена — подготовка покушений на лидеров прогрессивных партий, на министров.
И я еще раз подумал о том, как мало, невозможно мало знаю о Калькутте.
Добавление 1989 года
А. Л. Тер-Григорян умер в 1986 году, успев буквально за несколько дней до смерти подписать гранки своей последней книги индийских очерков — «Когда улыбнется Ганеш». Он был не только прекрасный человек и хороший журналист, но и хороший поэт. Уже после его смерти я нашел в книжечке его стихов стихотворение «Калькутта», живо напомнившее мне мои калькуттские впечатления. Я подписался бы под каждой его строкой обеими руками.
Калькутта
Нагромоздили здесь грабители
викторианские капители.
Из камня конные воители
Фасады мрачно стерегут.
Своим соседством их обидели
у стен тряпичные обители,
что все фотографы-любители
в альбомах гордо берегут.
Заполнив Чоуринги длинную,
машины движутся лавиною,
и полицейский с постной миною
торчит как вкопанная жердь.
Торгуют на циновках брошками
и пряностей каких-то крошками.
И нищие с пустыми плошками
маячат, страшные, как смерть.
Сей город горд своими язвами —
проказой, рубищем, миазмами,
детьми бесхозными и грязными,
рябой и пепельной Хугли.
Матронами благообразными,
святыми, пестрыми и праздными,
помоев рвами непролазными,
босыми рикшами в пыли.
Калькутта, вечно обнаженная,
разъятая и прокаженная,
так тяжко горем обожженная,
невероятная, как сон!
Здесь грязь давно проникла в атомы,
за каждым следуют здесь фатумы,
и вьется черный дым над гхатами,
и цепенеет горький стон.
Она — на грубом рока вертеле.
И все ж — взгляните и поверьте ей.
Здесь сам Тагор обрел бессмертие
и присягнул любви народ.
Она, как женщина, естественна,
и суетлива, и божественна.
И час ее пробьет торжественно,
и время ринется вперед!
2 ноября. Участие в инвентаризации офиса, для меня последнее. Подлые термиты проели БСЭ от 1-й страницы 1-го тома до последней обложки 50-го, не пропустив ни одного. Где ни открой — всюду извилистые ходы и узоры. Многие книги набухли от сырости, несмотря на кондиционеры, переплеты искорежены так, что книги невозможно открыть. А запах погреба, плесени, сырости навсегда останется для меня запахом Калькутты.
5 ноября. За время работы в Калькутте я очень привязался к нашим индийцам. Конечно, с одними я сошелся ближе, с другими остался на уровне спокойной вежливости, но честно могу сказать, что «лица не потерял ни разу» и со всеми остался в добрых отношениях. Для меня они представляют как бы разные стороны бенгальского характера: интеллигент новой формации, любитель Хачатуряна и Эйзенштейна Набарун Бхаттачария; длинный, худой, необыкновенно деликатный, с удивительно доброй улыбкой Джагадиш Рой; хороший поэт, мечтательный Сидхешвара Сен; но тут же и грубый и наглый с низшими и льстивый с начальством X; жуликоватый Y; растяпистый Z…
Бенгальцы живые, вспыльчивые и напоминают мне по темпераменту наших кавказцев. Они, конечно, страстные патриоты своей культуры и языка, за что над ними подсмеиваются в Дели и Бомбее, но я считаю, что им есть чем гордиться. Не говорю «за всю Бенгалию», я ее не знаю. Но куда ни ткнись в новейшей истории и культуре Индии, корни обязательно найдешь в Калькутте. Вот, пожалуйста: новейшая литература, Тагор — Калькутта; новейшее кино, альтернативное коммерческому, Сатьяджит Рей, Мринал Сен, Апарна Сен — Калькутта; новейший театр и Удай Шанкар — Калькутта; Бенгальское Возрождение в живописи — Калькутта; философия — Рамакришна, Вивекананда, Ауробиндо Гхош, «Брахмо Самадж» — Калькутта, и так далее. Может быть, я и вправду пристрастен…
А еще я вспоминаю, что во время моих многочисленных скитаний по огромному городу, наполненному не одними только ангелами, у меня не было ни разу ни одного инцидента — враждебного выпада, столкновения, угроз, неприязни со стороны индийцев. Самое крепкое, что я мог услышать, это реплика рикши или нищего, вполне заслуженная, насчет скупости «са-аба>… Зато всегда было вволю доброго любопытства, готовности помочь, показать, принять как гостя. Может быть, потому, что я не скрывал своего искреннего увлечения Калькуттой, но никогда не сюсюкал, а плохое и страшное называл плохим и страшным.
А еще меня очень интересует Бибхути Гуха, самый старый человек в офисе —1910 года рождения. Он похож на отшельника-аскета или на восставшую из саркофага мумию. Он — старый коммунист, ветеран национально-освободительного движения. Их уже немного осталось, и они окружены величайшим почетом в обществе, независимо от их политических убеждений. Я — его начальник, но отношусь к нему с подчеркнутым уважением, и старик это чувствует. Много раз я пытался его «разговорить», но он отделывался полусловами. Сейчас, накануне отъезда, я его все-таки «расколол». Однажды вечером после работы он рассказал мне о своей жизни, а точнее, о жизни своего поколения. Для меня это был рассказ о Бенгальце.