Я люблю тебя, Зак Роджерс
Шрифт:
Закатив глаза, я устало потерла переносицу.
— То, что ты боишься семью Зака, следствие ТВОЕЙ ошибки. Не моей. Не я бросила Джеймса. Не я разбила ему сердце. Не я вернулась к человеку, который сейчас рушит НАШУ семью.
Мама пошатнулась назад, будто я ударила ее. Уставившись на меня рассеянными и опечаленными глазами, она открыла рот, собираясь ответить мне, но проглотила слова вместе с воздухом.
— Наоми…
Она не знала, что сказать.
Я протяжно вздохнула.
— Ты сама себя накручиваешь. Ну и что, что я и Зак ладим? Ведь это я общаюсь с ним. Не ты. И
— Ошибку… — ее прошибла крупная дрожь.
Приложив руку ко рту, она прерывисто всхлипнула и согнулась пополам, горько зарыдав.
Моему удивлению не было предела.
— Что с тобой? — спросила недоуменно.
Скованность в теле, вызванная приливом шока, не позволяла мне двигаться к маме с той быстротой, с которой хотелось бы. Оказавшись рядом, я положила одну руку ей на плечо и открыла рот в беззвучном возгласе. Ее трясло так, что вместе с ней дрожала и я.
— Эй, — нахмурившись, я попыталась заглянуть ей в лицо. Но она закрылась от меня руками, продолжая плакать.
— Ошибка, — вновь промолвила она.
И повторила вновь.
Снова и снова это слово сливалось с ее оборванными всхлипами, вгоняющими меня в не просветную тьму непонимания. Неужели на нее так подействовали мои слова?
Черт. Я же… я же не хотела ее обидеть.
— Прости, — попыталась извиниться, но мама заливалась слезами так громко, что, возможно, не слышала меня. — Что случилось? Мам?
Может быть, она опять поссорилась с отцом?
Но все мои догадки и вопросы разлетелись в прах, когда мама резко упала на пол, скрючившись так, словно ей было дико больно. А потом закричала.
— Мама! — воскликнула, оказавшись перед ее лицом.
По ее щекам струились слезы, но она продолжала упорно отворачиваться от меня.
— Все… хорошо, — выдавила сквозь зубы.
Да ни черта!
Покрепче взяв ее за плечи, я попыталась поднять ее, но от этого стало только хуже. Свернувшись калачиком, она беспомощно уткнулась мне в живот. Глотая панику и чувствуя теплую влагу на своем лице, я оторопело прижимала ее к себе и пыталась понять, что творится. Почему ей стало больно?
— Я… я… я вызову скорую, — промямлила, оглядываясь по сторонам.
Но что я пыталась найти?
Телефон находился в кармане моих шорт. Я должна достать его и набрать три цифры. Девять-один-один… Так какого дьявола не в силах пошевелиться?!
— Держись, мам, — неуверенно погладив ее по голове дрожащей рукой, я долго всматривалась в цифры на экране смартфона.
«Соберись!» скомандовала себе.
— Больно, — плакала мама.
Мои чувства и мысли спутались между собой и обрели форму невидимой, без пространственной сферы, поглощающей все и уничтожающей в себе, как черная дыра.
Наконец, набрав номер службы спасения, я прижала к уху телефон и стала вслушиваться в длинные, гипнотизирующие гудки.
— Служба спасения. Здравствуйте, — ответил женский голос.
Я встрепенулась.
— Моей… моей маме нужна помощь!
— Продиктуйте свой адрес.
ДВАДЦАТЬ
Ожидание представляет собой тяжелую степень мучений.
Просторные стены больничного коридора уже давно сузились до крохотных размеров и заключили меня в безвыходную ловушку.
Я не знала, куда деть свои глаза.
Я не знала, куда положить свои руки.
Медленный ход времени, ускоренное сердцебиение, мелькающие посетители и их голоса, сливающийся в один неясный поток оглушительного гула.
Сколько я нахожусь здесь, окруженная отвратительным запахом лекарств? Кажется, будто прошла целая жизнь с момента, когда я ворвалась в холл больницы, плетясь за медицинской кушеткой, на которой везли маму. Сквозь застрявший в горле колючий комок нервозности и страха я хрипло спрашивала о том, что случилось, и почему маме вдруг стало плохо. Но на все мои невнятные вопросы звучало терпкое молчание, разбавляемое голосом доктора, диктующего темнокожей медсестре, пристроившейся по другу сторону кушетки, указания относительно дальнейшей госпитализации.
Я бежала за ними до конца бесконечного коридора. До тех пор, пока высокий мужчина с хмурым взглядом и твердым голосом не попросил меня остаться здесь до тех пор, пока они заботятся о моей маме.
Я стояла и смотрела, как доктор удаляется от меня, чтобы уберечь самого дорогого мне человека, ведь я не могла сделать этого. Я была бессильна, потому что не знала, что происходит. Я была потеряна, и все напоминало один длинный, кошмарный сон, из которого хотелось незамедлительно вынырнуть, но что-то могущественное упорно тянула меня обратно ко дну, и тьма сгущалась над головой, подобно грозовым тучам, намереваясь поглотить меня с целиком и навсегда оставить в объятиях паники и ожидания.
Я не могла спокойно дышать.
Изнуряющая тревога высасывала из меня последние жизненные силы. Я с трудом сохраняла свои глаза открытыми. Мне нельзя спать. Прождать в болезненно-белом коридоре ожидания столько времени, чтобы, в конце концов, поддаться сну? Ну уж нет. Я чувствовала, что скоро объявится доктор и скажет, что с моей мамой.
Но какая-то часть меня страшилась этого. Вдруг, с ней что-то серьезное? Вдруг, она больна? Как… как мама Зака?
Я не переживу этого.
Громко выдохнув, оттолкнулась затылком от стены и подалась вперед, перенеся вес тела на локти, которыми уперлась в колени. Закрыла лицо ладонями.
Только бы ничего смертельного.
Это все, что я могла сейчас желать. Чтобы мама жила. Чтобы ее здоровью ничего не угрожало. Ведь если я потеряю ее, то… что мне делать? С моими будущим и моими чувствами? Сейчас, трясясь за ее безопасность, я поняла, насколько мелочна обида, что сжигала мое сердце.
Нет ничего болезненнее страха потерять тех, кого мы любим, кем дорожим до беспамятства. И совершенно неважно, что сделали те люди, сколько ошибок совершили. Главное, чтобы они не исчезали. Чтобы и дальше продолжали оступаться по жизни, винить себя, а потом с грустью смеяться, оглядываясь в прошлое. Они должны жить, и это все, что нужно знать, во что верить каждой клеточкой своего естества.