Я - машина
Шрифт:
– Я хочу пораньше уйти сегодня, – сказала она.
Ее голос разнеся легким эхом по этажу. Я не сразу понял, что эти слова были обращены ко мне. Словно бы очнувшись, я вздрогнул, замер и взглянул на нее.
Она стояла спиной к пыльному окну, за которым едва проглядывались зеленые деревья, и слабый жемчужный свет обнимал ее. Я пожал плечами, как бы говоря ей, – «как хочешь, дела твои». Мне было все равно – людей хватает, работы как таковой пока что нет, пусть уходит пораньше.
– Простите, если вас напугала, –
Я смотрел на нее.
– Понимаю, работа у вас такая, постоянно нужно думать о чем-то. Вы похожи на нашего профессора-патологоанатома. Он тоже все ходит с мрачным лицом о чем-то думает.
Я кивнул, как будто понимая, о ком идет речь, хотя не имел никакого понятия.
– А вообще, надо чаще улыбаться, – продолжала она, – Вам идет улыбка, но вы, наверное, этого сами не знаете. Вот я вам сказала, и теперь вы об этом знаете, так что улыбайтесь хоть иногда.
И она улыбнулась первой. Я тоже улыбнулся, только улыбка вышла кривой, и молча отправился дальше по своим делам.
А вечером я снова взял полтинник и пошел гулять в сторону моста. На этот раз я купил две бутылки пива – одну себе, вторую на всякий случай. Я шагал меланхолично, наблюдая, как пыль оседает на ботинках.
Стоило мне поднять взгляд, как я начинал чувствовать сильнейшую тревогу, потому старался не смотреть на небо. Оно было бескрайним, ассоциировалось у меня с бездной, а оранжевое закатное солнце было так же недостижимо для меня, как и эмоциональное тепло.
Вскоре показался мост, промчался убогий товарный поезд.
Старик сидел на люке канализационного колодца у основания моста и грелся в лучах вечернего солнца, рядом с ним сидело несколько бродячих собак. При виде меня они принялись втягивать ноздрями воздух.
– Пошли вон! Кыш! – вскричал на них старик.
Собаки недовольно поднялись, с надеждой посмотрели на старика, но он был суров, и они убрались восвояси.
Куча бумаг, пустых бутылок, окурков и прочего мусора окружала колодец, чуть дальше виднелся старый заржавелый забор из рабитцы, за которым шла железная дорога. По другую от нее сторону стояли полуразрушенные бараки.
– Где мое пиво? – с ходу проворчал бездомный.
Я протянул ему бутылку.
Он придирчиво осмотрел ее и щелкнул языком.
– Восемь градусов, маловато, но у меня кое-что есть.
Тощими сухими руками он достал какие-то таблетки, проворно отвернул пробку с бутылки и забросил в нее содержимое упаковки, затем все тщательно перемешал. Поднял бутылку к солнцу и посмотрел на нее. Золотые пузырьки покружились и улеглись, таблетки бесследно растворились. Он сделал глоток и буднично обратился ко мне.
– А ты садись, садись. Я ведь обещал тебе рассказать о разрушенном городе.
Я усмехнулся – куда я сяду? На этот грязный люк? В моих брюках?
– Садись, в ногах правды нет, – улыбнулся бомж, – Не боись за свои брюки. У тебя дома есть еще одни.
Я кивнул и присел напротив него на корточки, чтобы не марать одежды. Старик снова глотнул пиво и заговорил:
– Вот ты думаешь, отчего так происходит, что я живу в таком мире. Вокруг меня мусор, бродячие собаки, окурки, ржавое железо, ветхие бараки. Я знаю места получше этого. Но не иду туда. Знаешь, почему? Не знаешь, а я тебе расскажу. Каждый человек отражает своим стилем жизни свой внутренний мир. Например, если у человека беспорядок в голове, то у него обязательно будет беспорядок на рабочем столе в кабинете. Если человек любит красоту, то у него будет красивый, чистый, ухоженный дом. Это естественно и не бывает наоборот.
Я кивнул в знак согласия.
– Но все это слишком просто для тебя. Вот тебе пример посложнее. Если человек не отпускает людей из своей памяти, то он живет один, потому что сохраняет верность воспоминаниям, а если человек, например, изменяет жене и ревнует ее, то он боится остаться один. Ревнует – боится, что она уйдет, а изменяет – чтобы всегда найти ей замену. Наверное, так и материализуются наши желания. Что в голове – то и в жизни. Он сделал глоток. Потряс бутылкой.
– Я добавил туда димедрол, нашел на помойке, – сообщил старик, продолжая, как ни в чем не бывало, – Так вот. Вокруг меня помойки, этот мир разрушен и печален. Я знаю, как снова стать человеком, как снова «сделать себя». Знаю, как заработать денег, как найти ночлег, но сплю здесь, с собаками. Потому что это все – мое. Потому что у меня в душе все то же самое. Там нет места для удовольствия, тепла, смеха. Там есть лишь пустота и тоска. А что выражает пустоту и тоску, как ни бродячие собаки, уходящие поезда, окурки, пустые бутылки, и сгнившие дома? Пока в моей душе живы эти символы, я стремлюсь их воплотить в жизнь, потому и выбрал себе такой стиль жизни.
Я слушал внимательно.
– Знаешь, что бывает, если человек вдруг пытается себя обмануть? – бомж хитро прищурил свой слезящийся глаз, – Например, ты не любишь женщину, но по каким-то причинам начинаешь за ней ухаживать. Может, из страха одиночества, может, из жалости к ней. Ваши отношения отныне станут пыткой для вас обоих. Вы не будете друг друга понимать. Ведь вы живете в разных мирах. Получается, что ты перестаешь выражать своим стилем жизни свой внутренний мир. Вот если бы я стал работать, вернулся бы в свою квартиру, завел бы семью, знаешь, чтобы стало тогда? Я молчал и ждал. Старик улыбнулся.
– Я бы извел всех своим нытьем, своими нервами. Я бы начал сходить с ума от того, что вижу людей счастливыми. Ведь мне это не знакомо. Когда-то я жил среди людей, но они как будто чувствовали мое проклятье, мои ушедшие поезда и бродячих собак. В разговоре они смущались меня, боялись общаться со мной. У них в душе были другие символы – цветы, выкрашенные белой краской дома, птицы, дети. Как я мог сопоставить свои символы с их символами?
Я молчал. У меня возник вопрос – каким образом, откуда у него взялись эти символы? Ведь не с рождения же…