Я - машина
Шрифт:
– Ааааа, – протянул старик и отхлебнул из бутылки, – Ты хочешь знать, откуда у меня все это в голове? Действительно, нам всегда кажется, что нет ничего проще, чем изменить свою судьбу. Если по каким-то причинам человек не может этого сделать, мы презрительно фыркаем и, не вдаваясь в подробности, говорим – вот дурак! Но это заблуждение уходит, когда умирает наш город…
Он замолчал, видно выжидал нового вопроса. Не дождавшись, его он сказал:
– Я расскажу тебе, как горят города и даже целые миры, а человек почему-то с мертвым городом внутри себя
Я вернулся домой. И невольно отследил свои символы – телевизор, книги, душ, бутерброды, постель, стирка, пиво, будильник. Это моя домашняя жизнь. Есть другая, она состоит из белого халата, кабинета, проблем, болезней, симпозиумов, лекций. Но была и третья – когда я спал. Прошло немного времени, всего около недели, я уже и сам не помню, как так получилось, что я вдруг начал встречаться с нашей практиканткой, той самой, которая предлагала мне чаще улыбаться. Звали ее Светланой, но для меня она была просто Светой.
Мы гуляли с ней по паркам, по магазинам, иногда я просто провожал ее с работы до дома. Она говорила без умолку обо всем на свете. Я ее просто молча слушал, либо не слушал совсем. Она, судя по всему, старалась меня разговорить, или хотя бы заинтересовать. Потому узнав, что кроме работы у меня нет увлечений, Света то и дело говорила о медицине. Тут я на самом деле начинал слушать ее внимательно, она знала действительно много нового и интересного в этой области, и некоторые вещи были неизвестны мне самому. Я ею восхищался в такие моменты, но потом словно кто-то нажимал кнопку, и она становилась просто женщиной. То увидит красивый наряд в витрине, то позавидует подруге. Иногда даже она приходила ко мне домой, прибиралась, готовила. Так мой запас символов пополнился еще несколькими – домашняя еда, женщина. Но она никогда не оставалась на ночь.
А через неделю ее не стало. Нет, нет, она не погибла. Просто ее не стало рядом со мной. Иногда, гуляя по улице, я думал, почему же она исчезла из моей жизни? Уж и не помню, как мы поссорились, да и сорились ли мы? Где успели поссориться? О чем мы общались с ней? В основном о работе. Иногда – о ее знакомых, иногда – о моем прошлом. Вот вроде и все. Впрочем, она однажды позвонила, извинилась и попросила меня не обижаться. Я спросил ее, почему я должен обижаться? На что она, подумав, ответила – действительно не на что, мы ведь не зашли слишком далеко. В общем, ничего вроде бы и не было.
Такая странная история.
Но все-таки она была рядом – мы ведь работали в одном учреждении. Однажды я увидел ее с мужчиной лет на десять моложе меня. После работы я взял две бутылки пива и снова пошел туда, где поезда уходят вдаль и гуляют бездомные собаки.
Но теперь кое-что изменилось в природе, ведь наступил сентябрь. И я ощущал, как стонут деревья перед зимними холодами. Желтые листья опадали, медленно кружась в воздухе.
Я кружился вместе с ними.
Я долго не мог найти моего знакомого бомжа, вероятно, он сменил место своей локации. Раньше он всегда встречался мне либо в ячейках под мостом, либо среди всякого мусора на старом колодце, и вот его тоже не стало. Я поднялся по насыпи на мост, осмотрел все ячейки, но здесь гулял ветер. Какие-то старые шубы валялись на холодном бетоне. Рядом стояло несколько пустых бутылок. По мосту ехали машины, громыхая колесами по перекрытиям.
Я растерялся. Куда идти, что делать?
Медленно потягивая пиво, я шагал в сторону старых бараков. Не знаю почему, но напряжение мое вдруг возросло. Мне хотелось то громко смеяться, то плакать, упав на колени. Я сдерживался.
Старый барак смотрел на меня пустыми глазницами выбитых окон. Почему-то он напомнил мне беззубого старика. Горбатая вишня, кривой тополь и старый запущенный огород окружали его.
А, может, меня?
Вот он – символ пустоты. Здесь когда-то жили люди. Но даже тогда в этих стенах не знали, что такое счастье. Откуда им знать? Первые поселенцы в нашем городе были ссыльными каторжниками, их толпами селили в таких вот бараках. Первопоселенцы умерли, а дети их детей все еще живут здесь.
Может, так вот и рушатся города?
Я зашел внутрь барака. Все здесь неожиданно показалось мне до боли знакомым. Покосившиеся балки, ветхие перекрытия, паутина на потолке, груды мусора на полу. Лестница в подвал. Лестница на второй этаж. Выжженные черным надписи на стенах – «я люблю Цоя», или «Металлика рулит». Клочки чужого мира заполнили мое существо. Какие это годы, восьмидесятые? Я так и не смог вспомнить.
Я уже отрекся от нашего мира и потому был рад бродить среди этих стен. Но вдруг странная мысль посетила меня – а Светлана могла бы понять этот мир? Я представил, как веду ее сюда, в этот старый барак, и тут всякой романтике приходит конец. Она не поняла бы этого. Одно дело – свидание на крыше небоскреба, а тут – всего лишь грязный барак…. Может, про такую несовместимость символов и говорил бомж? В моей душе тоже живут эти старые бараки, но не каждому можно о них рассказать. Мы гуляли со Светланой, пока не поняли, что чужие друг для друга, но она осознала это раньше, чем я. А я пытался победить свою судьбу… Кажется, подобное происходило в моей жизни всего раза два.
Студентами мы вели веселую жизнь, но когда в нашу компанию попадали женщины, они проходили мимо меня.
…Ветхие стены, пожелтевший матрац на полу, рядом – прожженное одеяло. Пустые консервные банки. Пол мерно скрипел под ногами. Что ты здесь ищешь? – хотел спросить я себя тихим шепотом. В пустой комнате стоял старый письменный стол советских времен. В углу валялась почерневшая от костра кукла.
Здесь хорошо, – хотел ответить я сам себе.
И мне стало спокойно и уютно среди этих стен. Я потерял волю, я не мог мыслить трезво, но мыслил – как мыслит не рожденный младенец в чреве матери. Во мне проснулась фантазия. Еще не рожденные дети могут фантазировать и мечтать, пока они не ограничены реальностью. Я всегда сравнивал людей, больных шизофренией, с младенцами в чреве матери. И те, и другие живут и грезят, вглядываясь в невидимые горизонты. И те, и другие полностью зависят от тех, кто дает им жизнь и позволяет грезить. Моя фантазия позволила мне восстановить чужие маленькие миры этих пустых комнат. И они наполнились жизнью.