Я, Микеланджело Буонарроти…
Шрифт:
Лодовико был на вершине счастья. Он не замечал вокруг себя ничего дурного, даже забыл о том, в какое негодование привел его поступок второго сына, Микеланджело, которого тот застал за неподобающим для мальчика из благородного флорентийского семейства занятием – рисованием углем на заборе. Обрушившись на пятилетнего ребенка со всей силой своего могучего темперамента, мессер Лодовико Буонарроти хотел вырвать у ребенка обещание никогда больше не заниматься этим делом. Сын, однако, обещания не давал, а упрямо смотрел на отца глазами матери, и выражение этих глаз было Лодовико очень неприятно – оно напоминало ему «другую» Франческу.
– Раз и навсегда
– Отец, я буду это делать, – ровным тоном заявил сын и, воспользовавшись паузой, вывернулся из-под его руки и убежал.
В комнате горели свечи. Воздух был тяжелый. Роженица стонала и тяжело дышала. Франческа, привыкшая раньше рожать за счет нервного перенапряжения, в котором она постоянно пребывала до и во время родов, расслабилась в последние месяцы, как спортсмен, покинувший профессиональный спорт. Сейчас она сама себе казалась дебютанткой. И как она раньше не замечала такого количества разного рода неудобств, почему именно в этот раз все так действует ей на нервы? И постель жесткая, боль нестерпимая. И акушерка противная. Ну, словом, все идет не так, как надо.
– Голубушка моя, ну, потерпи, ласточка, вот так, вот так. Ну, еще немножко напрягись, вот так, – ворковала акушерка.
«Ведьма противная, ненавижу тебя, уйди с глаз моих долой!» – Франческа впилась в старуху взглядом, кляня ее про себя на чем свет стоит. Боль становилась сильнее. Франческа взвыла. Началось кровотечение.
Урсула кормила Микеланджело берлингоццо. Мальчик обожал эти печенья с поджаренной в сметане корочкой. Вдруг он закашлялся – крошки попали не в то горло. Служанка потрясла малыша.
– Легче? Ну, ступай, ступай, только не вздумай заходитьв комнаты матери, а то хуже будет, – прокричала она ему вслед.
Какой-то сегодня день не такой, как всегда. Все, словно в оцепенении, ждут чего-то. Восьмилетний Леонардо собрал вокруг себя малышей и пытался по складам читать им требник. Микеланджело, обычно не участвующий в братских посиделках, даже был с ними какое-то время, но потом все равно убежал в сад. В его груди накопились эмоции, и ему не терпелось их выплеснуть.
Между тем послали за лекарем. Нужно было попытаться спаси хоть кого-то. Франческа решила, что нужно взять ситуацию в свои руки. Маленькая мужественная женщина из последних сил приподнялась на кровати, оперлась тоненькими ладошками о постель, набрала в грудь воздух, поднатужилась всем телом и с криком напрягла все свои мышцы. Показалась головка ребенка. Акушерка с криком восторга приняла новорожденного.
– Девочка? – еле слышно прошептала Франческа.
– Нет, мальчик! – радостно сообщила акушерка.
Франческа рухнула на подушки. На крик младенца ворвался Лодовико. Он не мог и слова произнести, увидев кровать, залитую кровью. Не обратив никакого внимания на ребенка, он метнулся к жене, нагнулся к ее посиневшему лицу.
Франческа почувствовала его слезы:
– Микеле – это я.
Она подняла на мужа глаза и долго-долго смотрела на него, пока зрачки ее влажных, черных и выразительных глаз не стали сосем неподвижными.
9. Дальше – тишина
Все родственники, друзья… Да что там, все жители Санта-Кроче долго обсуждали случившееся, упрекая подеста Лодовико Буонарроти, правителя Кьюзе и Капрезе, за отсутствие слез и проявлений скорби на похоронах моны Франчески.
Всю процессию он прошагал молча, ни разу ни к кому не обратившись, не выказав ни малейшего признака печали. Он шел за гробом тем ровным шагом, каким обычно ходил к нотариусу или к банкиру. Когда священник читал заупокойную, Лодовико не смотрел на покойную жену, не слышал шумов, шороха, шушуканья за своей спиной. Только лишь раз, когда опускали гроб в могилу и настал черед прощаться, он как-то неловко дернулся, растерялся и пробормотал:
– Ах, да-да, конечно, сейчас…
Помните, как Гамлет у Шекспира произносит: «А дальше – тишина…» Вот именно так ощущал себя мессер Лодовико Буонарроти после кончины горячо любимой жены.
Франческа была его питательной средой. В этом случае нельзя было даже сказать, что он остался один. Его вообще не осталось. Только грубые, нечуткие люди с очень низкой душевной организацией могут упрекать человека в таком состоянии, в каком находился мессер Лодовико, за отсутствие эмоций. Эмоции может выражать живая душа, душа же мертвая на чувства не способна.
Всем своим могучим телом Лодовико отторгал смерть жены. Ни его дух, ни душа, ни тело не могли проститься с ней. Он любил ее, а пока человек любит, он не верит в смерть любимого. С момента, когда мозг смиряется с неизбежным, любовь уходит – остается память. Лодовико не просто любил свою жену, он ее обожал.
Так что опустим здесь занавес.
Лодовико сидел в комнате жены. Здесь, как ему казалось, он легче мог осязать ее присутствие и поэтому просиживал часами возле ее вещей. Урсула издалека следила за хозяином.
«Ну, точно волк, разве что по ночам не воет», – с тоской думала добрая женщина. Она видела, как Лодовико, словно тень, неприкаянный бродит по дому, ни с кем не разговаривая и ни на что не реагируя. Три дня он не ел вообще. На четвертый день Урсула постучала в комнату Франчески. Он не ответил. Она постучала еще раз. Он снова не ответил. «Ну все, хватит. Он совсем извелся. Не хватало еще, чтобы пятеро мальчиков остались круглыми сиротами», – решительно заявила сама себе верная служанка и криком созвала слуг. Дверь поддалась, и Урсула буквально ввалилась в комнату. В кресле с высокой спинкой напротив флорентийского окна в виде арки сидел подеста. Он, казалось, не слышал шума, который произвели выламывающие дверь слуги. Впрочем, он уже три дня ничего не видел и не слышал. Он смотрел на небо, на синее лазурное небо. Там плыли облака. Они были похожи на корабли, которые уходят из Ливорно в неизведанные земли. В этих землях в роскошных замках и садах живут веселые и беззаботные люди. Они знают секрет вечной молодости, они любят друг друга и живут вечно. Вот один из таких облачных кораблей уйдет сейчас в плавание к царству Фата Морганы, и кто-то машет Лодовико с палубы корабля, машет и зовет его подняться. Он узнает эту ручку, эту маленькую восхитительную ручку. Он столько раз целовал ее.
Подеста пробует подняться с кресла, шершавые бледные губы шепчут:
– Франческа, Франческа…
Глаза Урсулы наполнились слезами. Она взмахнула руками и заголосила во все горло, без слов. Женщина бросилась прямо на колени перед Лодовико. Когда она подняла глаза, то увидела, что хозяин запрокинул голову назад и сидит совсем неподвижно. Схватив кувшин с молоком, Урсула выплеснула его в лицо подеста и принялась изо всех сил тереть виски и щеки хозяина, призывая при этом на помощь всех домочадцев.