Я, Мона Лиза
Шрифт:
— Вовсе это не бред. Это похоже на поэзию.
— Вы помните, как она была красива.
— Да.
— Представьте ее в сто раз краше. Представьте ее освещенной внутренним светом. Мне очень хотелось нарисовать ее портрет, но… Сначала убили Джулиано. А потом Анна Лукреция заболела.
— Она не заболела, — возразила я. — Ее муж не мог стать отцом. Узнав, что она беременна, он ударил ее. — Мне показалось странным, что я способна так отстраненно и холодно отзываться об отце, ведь я любила его, несмотря на все им совершенное.
В глазах Леонардо вспыхнули гнев и боль, словно
— Вот как. Выходит, он все знал.
— Да, он все знал.
Художнику понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя.
— Мне жаль. Той ночью я решил написать портрет Лукреции. Мне хотелось уловить суть ее красоты, изобразить ее радостной, взволнованной. Именно той, какой она была, идя на свидание к Джулиано. А не той, какой потом стала. В ней присутствовало какое-то природное сияние. Вы, монна Лиза, его тоже унаследовали. Я смотрю на вас, а вижу ее. Если бы мне только было позволено запечатлеть…— Он запнулся. — Я понимаю, ужасно неловко просить вас теперь позировать для портрета, но я давно убедился, насколько капризна, бывает судьба. Той ночью Анна Лукреция была с Джулиано, она была счастлива, а на следующий день его не стало. Кто знает, где вы или я окажемся завтра?
Он хотел сказать что-то еще, привести другие аргументы, но я опустила ладонь на его локоть, тем самым, заставив умолкнуть.
— Где мне сесть? — поинтересовалась я.
Для начала он позволил мне взглянуть на прикрепленный к мольберту этюд углем, или картон, как он его называл. Этюд был выполнен по рисунку, сделанному в саду Санто-Спирито на следующий день после похорон Лоренцо. Я больше не смотрела на художника через плечо, намеченное лишь несколькими штрихами, как на том рисунке серебряным карандашом; теперь я сидела, полностью развернувшись к зрителям, только плечи и тело были слегка повернуты. Художник изобразил не только голову, с легким намеком на плечи и головной убор — здесь мои длинные волосы были распущены, как у молодой девочки. Платье с вырезом на груди могло бы вызвать гнев воинствующих приверженцев Савонаролы.
Я стояла рядом с Леонардо и не могла отвести взгляда от рисунка на мольберте, а художник посмотрел на меня и с недовольным возгласом тут же взял со столика куриное перо и легким движением провел им по бумаге. Перо потемнело, а угольный штрих исчез.
— Присядьте, — рассеянно велел Леонардо. — Подбородок. Я должен все исправить.
Я отошла в сторону и села. Леонардо, по-прежнему держа в руке перо, последовал за мной и с мелочной дотошностью усадил меня как надо: подбородок я держала идеально прямо, не выпячивая и не наклоняя вниз голову, а лишь повернув под определенным углом к телу. В эту минуту его не волновало, как сложены мои руки. Более того, он сунул мне бокал с вином и настоятельно потребовал, чтобы я выпила, прежде чем он начнет.
Я сидела в тишине, пока он заканчивал стирать ошибку, после чего взял уголек, прикрепленный к деревянной палочке, и точными мелкими движениями исправил рисунок. Затем принялся внимательно меня разглядывать. Он смотрел и сверял с рисунком мой нос, правый глаз, левый, каждую бровь, лоб. Я устала и принялась озираться вокруг: мой взгляд
— Вы на этом будете рисовать портрет? — поинтересовалась я.
Он нахмурился, слегка раздраженный тем, что приходится отвлекаться.
— Да. Нужно несколько дней, чтобы она просохла.
— А поверхность покрывается обыкновенной штукатуркой?
— Не совсем, — ответил он. — Это очень тонкий слой гипса с моими собственными добавками. Сначала берется доска из белого тополя. Затем к ней приклеивается кусок хорошего льна в качестве основы для гипса. Потом поверхность сглаживают, чтобы она была как слоновая кость. После просушки я перенесу на нее этот этюд.
— Перерисуете?
— Для этого я слишком ленив. Обычно я прокалываю картон, прикрепляю его к загипсованной панели и сверху высыпаю угольный порошок. Так получается очень быстро. Потом мы начнем писать портрет. Это мы сделаем в следующий раз, когда встретимся, если позволит судьба. — Он тихо вздохнул. — Прошу вас, выпейте еще вина, мадонна.
— Вы пытаетесь меня напоить, — сказала я в шутку, но, поймав его взгляд, убедилась, что он не улыбнулся.
— Нам предстоит трудный разговор. Вы не согласны?
Вместо ответа я сделала большой глоток вина. Оно оказалось дешевым, слегка кисловатым.
— Почему бы тогда нам не начать? — Мне надоело казаться благодушной и всем довольной. — Я уставилась прямо ему в глаза. — Вы ведь привели меня сюда не просто для того, чтобы рисовать мой портрет или вспоминать счастливые времена.
Леонардо помрачнел.
— Ладно. Скажите мне правду, мадонна. Я… видел вас с Франческо Джоконде.
Он собирался сказать больше, но я прервала его.
— Когда?
— На крещении вашего ребенка.
Вот, значит, как. Он наблюдал за мной, когда я получала переданную его помощником записку.
— Вы любите его? — с горечью спросил Леонардо. Щеки у меня зарделись, и я уставилась в каменный пол.
Он едва слышно вздохнул, но потом смягчился.
— Я ошибаюсь или отношения между вами натянутые — по крайней мере, с вашей стороны?
Я подняла голову.
— Откуда вы знаете?
Мой ответ, видимо, пришелся ему по вкусу.
— Благодаря наблюдательности. Очень трудно полностью скрыть свои чувства. И я не заметил большой любви в вашем взгляде. Уже не впервые я правильно определяю такой… разлад между мужем и женой.
— Я…— Меня пронзило острое чувство вины. Я припомнила те ужасные дни, когда жертвовала собой ради Маттео, когда позволяла называть себя шлюхой. — Отца арестовали. Франческо предложил спасти его, если…
Я не могла договорить. Он кивнул, показывая, что этого и не нужно.
— Тогда я должен спросить у вас, сохраняете ли вы верность Джулиано, всем Медичи.
Внезапно я все поняла. Он никак не мог знать, что я была вынуждена стать женой Франческо; он никак не мог знать, посвящена ли я в политические интриги своего мужа, одобряю я их или нет.