Я, Мона Лиза
Шрифт:
Я подошла к кровати, и он открыл глаза. Взгляд у него был потерянным, белки глаз пожелтели.
— Лиза, — прошептал он. Его дыхание было отвратительно сладким.
— Отец, — сказала я.
Лоретта принесла стул. Я поблагодарила ее и попросила оставить нас, но Дзалумме велела никуда не уходить. Потом опустилась на стул и взяла отцовскую руку; он был так слаб, что даже не смог ответить на мое пожатие.
Дышал он мелко и учащенно.
— Ты так похожа на свою мать… только еще красивее. — Я открыла рот, собираясь возразить, но он нахмурился. — Да, еще красивее… —
Я почувствовала угрызения совести. Ну, как я могла лишить его единственной радости, внука?
— Прости, — сказала я. — Он спал.
— Хорошо. Ребенку здесь не место.
Я не смотрела на Дзалумму, ибо не отрывала взгляда от отца.
— Значит, тебя все-таки отравили.
— Да. Это случилось раньше, чем я думал… — Он заморгал, глядя на меня. — Я почти тебя не вижу. Какие-то тени… — Он поморщился от приступа боли, но, как только ему стало лучше, виновато взглянул на меня. — Я хотел уехать из Флоренции вместе с вами. У меня был один человечек, который, как я думал, мог бы нам помочь… Но ему заплатили больше того, что я дал. Прости. Я даже этого не смог устроить…— Он совсем обессилел и, задыхаясь, прикрыл веки.
— Одно все-таки ты можешь сделать для меня, — сказала я. — Я хочу знать правду.
Он слегка приоткрыл веки и бросил на меня косой взгляд.
— Я знаю, ты убил старшего Джулиано, — продолжала я. За моей спиной у Дзалуммы вырвался возглас удивления и ярости. Отец начал бормотать слова извинения. — Прошу тебя, не волнуйся, я вовсе не хочу, чтобы ты мне что-то объяснял. Я знаю, ты убил Пико. Я знаю, ты делал все, что велел тебе Франческо, лишь бы со мной ничего не случилось. Но мы не покончили с тайнами. Ты можешь рассказать мне кое-что еще. О моем первом муже. О моем единственном муже.
Лицо Антонио исказилось, из его груди вырвался низкий ужасный крик, который мог бы сойти за рыдание.
— Дочь моя, — сказал он, — необходимость в такой жестокой лжи разбивала мне сердце.
— Значит, все это правда.
Я закрыла глаза, обуреваемая желанием раскричаться, дать волю своей ярости, радости, горю, но не могла издать ни звука. Когда я вновь открыла глаза, все в комнате выглядело иначе.
— Если бы я тебе рассказал, — прошептал отец, — ты бы попыталась к нему уехать и тогда тебя убили бы. Они убили бы ребенка. А если бы он попробовал приехать к тебе, то они убили бы и его.
— Джулиано, — прошептала Дзалумма. Я повернулась и взглянула на нее. — Я ничего не знала, — пояснила она. — Я не была уверена. Кто-то на рынке однажды обронил какое-то слово, заставившее меня подумать, а вдруг… Но я решила, что это был сумасшедший. Не многие люди во Флоренции осмеливались произнести даже шепотом имя Медичи, разве только с бранью. Никто больше не смел, говорить о нем в моем присутствии или в вашем, потому что вы вышли за Франческо. А Франческо приказал остальным слугам никогда не упоминать имени Джулиано, чтобы не расстраивать вас.
Выйдя за Франческо, я жила очень замкнуто: видела только гостей и соратников мужа, собственную прислугу, бывала лишь в церкви. И никто ни разу не говорил со мною о Джулиано, никто, кроме Франческо, не обсуждал со мною семейство Медичи.
Я вновь взглянула на отца и, не в силах скрыть боль, спросила:
— Почему же он сам не дал о себе знать?
— Он пытался. Прислал гонца, но Франческо убил его. Прислал письмо, а Франческо заставил меня написать в ответ, что ты умерла. Не думаю, чтобы Джулиано и тогда поверил в это. Франческо говорил, что кто-то пробрался в баптистерий и копался в брачных реестрах.
Салаи. Леонардо. Возможно, Джулиано узнал о моем браке и решил убедиться; или подумал, что я хочу, чтобы он считал меня мертвой.
«Представьте, что вы снова с Джулиано, — сказал тогда Леонардо. — Представьте, что вы знакомите Джулиано с его сыном…»
— Тебе нужна, правда… — прошептал Антонио. — Ты не знаешь одного. Причину, по которой я был зол на твою мать…— Голос его слабел, и я наклонилась поближе, чтобы расслышать. — Взгляни на свое лицо, дитя. В нем ты не увидишь моих черт. А я смотрел на него тысячи раз и никогда не находил схожести с Джулиано де Медичи. Был еще один мужчина…
Я пропустила последнее утверждение мимо ушей, сочтя его за бред. Впрочем, долго раздумывать мне не пришлось — у отца начался приступ кашля, из груди вырвались низкие булькающие звуки, на губах выступила кровавая пена.
Дзалумма мгновенно оказалась рядом.
— Посадим его повыше!
Я взяла его под мышки и посадила повыше, слегка наклонив корпус вперед. Изо рта больного на колени хлынул фонтан темной крови. Дзалумма пошла за Лореттой, а я ухватила отца за плечи одной рукой и поддерживала ему голову другой. Он отрыгнул, выплеснув вторую, более яркую струю крови; после этого, видимо, испытал облегчение, потому что откинулся на подушки, тяжело дыша. Мне хотелось спросить у него, кого напоминает ему мое лицо, но я понимала, что сейчас неподходящее время.
— Я люблю тебя, — прошептала я ему на ухо. — И знаю, что ты любишь меня. Господь простит тебе твои грехи.
Отец услышал мои слова. Застонав, он попытался похлопать меня по руке, но ему не хватило сил.
— Скоро мы с Маттео уедем, — продолжила я. — Постараюсь найти способ добраться до Джулиано. Франческо я теперь не нужна. О нас не беспокойся. С нами будет все в порядке, и мы всегда будем любить тебя.
Он взволнованно покачал головой, попытался что-то сказать, но вместо этого закашлялся.
Тут вошла Лоретта, принесла полотенца, мы обтерли его как смогли и снова уложили. После этого связно отец уже не говорил. Глаза его потускнели, он перестал реагировать на мой голос. Вскоре он закрыл глаза и, как мне показалось, заснул.
Я просидела рядом с ним весь день. Наступили сумерки, затем вечер. Когда пришел Франческо, скрывавший под ложным сочувствием свое возмущение моим побегом из дома, я не пустила его в отцовскую комнату.
Я оставалась с отцом до часу ночи, когда поняла, что уже какое-то время не слышу его дыхания. Я позвала Лоретту и Дзалумму, а затем спустилась вниз, в столовую, где сидел Франческо, попивая вино.