Я не продаюсь
Шрифт:
— Пустите вы… — На кончике языка вертится множество слов, одно хлеще и обиднее другого. — Бездушный тиран.
Кажется, тьма в его взгляде становится ещё чернее, если такое вообще возможно.
— Тиран? — переспрашивает он звенящим от злости голосом. — Тогда вот вам поступок достойный тирана. Свадьба будет через три дня. И не смейте говорить, что времени слишком мало. Потому что если к тому времени ничего не будет готово, то в храме никого, кроме нас, не будет, так что пойти сможете хоть голышом.
На этих словах в его взгляде
А мне кажется, что эта новость выбивает воздух из лёгких. И я открываю рот, жадно глотая его, словно выброшенная на берег рыба.
Он же это не серьёзно? Особенно про «голышом»? Потому что сама свадьба меня не особо интересует.
— И договор подпишем сегодня же. Сейчас.
Он отстраняется, но лишь затем, чтобы взять меня за руку и рывком повести прочь сквозь другие пары. Музыка всё ещё звучит, а, значит, наш первый танец прерван. И если верить древней традиции — брак теперь будет неудачен. Впрочем, я знала это и раньше. Как и то, что причина это неудачи в Генри.
На нас косятся, слышится приглушённый взволнованный шёпот, а я, кажется, краснею за двоих. Опускаю взгляд, чтобы не встречаться взглядом с гостями.
Но у дверей нас останавливает голос его матери:
— Куда же вы, сынок?
Он тут же замирает, сжимая мою ладонь и бросая быстрый предупреждающий взгляд. Словно говоря: без глупостей. Но я бы ни за что не стала говорить ей правду, даже если бы он не попросил. Ведь несмотря ни на что Тереза мне понравилась. Даже жалко осознавать, что со временем наши отношения испортятся. Потому что скрывать правду вечно не получится, а она наверняка встанет на его сторону, как и положено матери.
— Камилле стало плохо. Мы сейчас вернёмся.
Его голос звучит на удивление мягко. Но Тереза всё равно хмурится, переводя настороженный взгляд с Генри на меня.
— Хорошо, я займу отвлеку гостей. Возвращайтесь скорее.
И по тому, как она это произносит, я понимаю, что обмануть не получилось.
Всю дорогу до кабинета я упорно смотрю вниз, потому что впереди маячит его широкая неестественная прямая спина. А по тому, как он сжимает мою руку, я чувствую, как он напряжён. Поэтому молча вхожу в кабинет, когда он придерживают для меня дверь, подхожу к креслу и опускаюсь на краешек, упрямо глядя на стол. Вздрагиваю, когда Генри с силой бросает бумаги.
— Вот ваш экземпляр.
Он толкает одну из стопок в мою сторону, и я тянусь к ручке, перелистываю страницы дрожащими пальцами. Замираю на миг, вспоминая, что хотела попробовать изменить ещё какой-нибудь пункт. Впрочем, сейчас это сделать точно не получится. Ну и ладно. Я подпишу и выполню всё, а он ещё пожалеет, что решил жениться на мне.
Быстрый росчерк, и я отталкиваю бумаги прочь.
— Всё? Я могу идти? Можете сказать матери, что лучше мне не стало. Или что-нибудь другое, но обратно я не вернусь.
Но он молчит. И я всё-таки поднимаю голову, чтобы тут же вздрогнуть от злой ярости, сквозящей
Он закрывает глаза, тяжело выдыхая, а потом открывает и огибает стол, приближаясь медленно и неотвратимо. Словно хищник к жертве. Берёт горячими пальцами за подбородок, заставляя поднять голову и посмотреть в глаза.
— Считайте, что получили второе предупреждение. После следующего можете забыть о поместье. Хоть я, видят боги, старался быть с вами ласковее, но вы, кажется, признаёте только силу.
А у меня всё внутри дрожит, и я тоже дрожу, кожей чувствуя напряжение, застывшее в воздухе. Отклоняюсь, высвобождая голову и цежу зло, глядя прямо в его глаза:
— Зачем же тянуть? Давайте, сносите поместье сегодня, и я тут же уйду.
И плевать на руны, и на договор. Потому что жить с бесчувственным эгоистичным шантажистом я не хочу.
Но по тому, как он сморит, понимаю — не уступит. Не уверена, что он вообще знает такое слово. Дура. Зачем только согласилась на этот брак? Ведь с самого начала было понятно, что ничего хорошего из этого не выйдет.
Я не выдерживаю первой и отвожу взгляд, встаю, собираясь уходить, и вздрагиваю, когда слышу:
— Я вас ещё не отпускал.
Тихо смеюсь, кажется, начиная сходить с ума от абсурдности происходящего. Не отпускал? Я ему что, собачонка? Или провинившаяся служанка, которую он решил отчитать?
Расправляю плечи и уверено иду к двери. И пусть попробует удержать.
Генри настигает меня в полушаге от неё, оттесняет к стене, вжимая всем телом так, что я и вздохнуть-то могу с трудом. И выдыхает, удерживая мои руки над головой:
— Знаете в чём ваша основная проблема?
Вместо ответа я пытаюсь пнуть его коленом в пах. Не хочу его больше видеть, а говорить — тем более. Но он словно не замечает моих усилий, не отрывая горящего взгляда от моего лица. И как только дыру ещё не прожёг?
— Нет? Так я вам подскажу. В упрямстве. Вы совершенно лишены женской мягкости и не умеет уступать. А ведь ещё полчаса назад мне казалось, что вы, наконец, образумились.
А мне хочется плакать от злости и обиды. И даже не верится, что этот тот же самый человек, который советовал поставить точку в отношениях и спас от приставаний Эрика. А теперь ведёт себя точно также.
— Кто бы говорил, — возражаю тихо, отворачиваясь, чтобы не видеть его ненавистное лицо. — Вы только и умеете, что запугивать и угрожать. И это так… жалко.
Да, именно жалко. Потому что по-настоящему сильный человек никогда не опустится до такого.
Но ему, кажется, всё равно.
— Пустите, — прошу ещё раз, но в этот раз голос звучит до ужаса тихо.
Быстро моргаю, чувствуя, как к глазам подступают слёзы. Я не буду плакать. Только не при нём. Шумно вдыхаю, пытаясь успокоиться, и отстранённо замечаю, как слабеет хватка.