Я ослушалась Дьявола
Шрифт:
– Твоя дочь.
– Что за… бред? – растерянно переспрашиваю я. – Я видела ее полчаса назад, и доктор сказал, она совершенно здорова…
– Так и было на первый взгляд. Но она умерла. Внезапная остановка сердца. Реаниматологи ничего не смогли сделать. Мне так жаль.
– Что ты такое говоришь?! – взвизгиваю я. – Как ты можешь?! Что ты сделал с ней?! Где моя дочь?!
– Хочешь посмотреть на ее тело? – хмыкает он мрачно.
– Не хочу! Я тебе просто не верю! Позови врача! – я тянусь к тревожной кнопке, но Давид перехватывает мое запястье, сжимая до боли:
– Врач уже не поможет.
– Что ты сделал с моей дочерью, ублюдок?!
Он ударяет меня по щеке, голова дергается, как у тряпичной
– Что ты сделал с ней?!
2 глава. Рождественский прием
За восемь месяцев до этого.
– Сколько можно возиться, черт возьми, Алина?!
Голос Давида над самым ухом заставляет вздрогнуть. Уже столько лет брака прошло, а я так и не научилась различать его неслышные шаги по мягкому персидскому ковру нашей спальни. Давид просто обожает персидские ковры: тягучие, тяжелые, покрытые лабиринтами узоров, а главное – чертовски дорогие. А я ненавижу их: закрывая плотным слоем полы и стены нашего дома, они словно сужают пространство, мешают дышать, рябят в глазах пестрыми завитками… У меня от них кружится голова. Да и домработнице приходится убиваться, каждые три дня вычищая их пылесосом в особом деликатном режиме и на всех трех этажах особняка… Зато дорого-богато, статусно, роскошно.
– Я почти закончила, – говорю я тихо и поворачиваюсь к мужу лицом. Он смотрит на меня сверху вниз сухо и равнодушно, потом говорит:
– Покрутись, – словно я какой-то товар на рынке, а не живой человек. Но я подчиняюсь: это лучше, чем спорить с ним, тем более в такой важный вечер. На мне темно-зеленое вечернее платье в пол и высокие шпильки. Спина обнажена на две трети, спереди – рубиновое колье и такие же серьги. Стоимость колье – пять с половиной миллионов долларов. Серьги – еще три миллиона. Дорого и красиво, как и полагается супруге первого заместителя Федеральной налоговой службы Российской Федерации.
Я стараюсь не напоминать себе слишком часто, откуда у нас такие деньги. Чиновникам не положено иметь бизнес. Чиновники – такие же наемные работники. Но на финансовых махинациях, взятках и откатах мой муж ежегодно зарабатывает сотни миллионов долларов. И часть этих преступных налоговых и банковских документов, сделок и договоров подписаны моей рукой. Это один из его способов держать меня при себе. Я не могу подать на развод или просто сбежать. Он сразу найдет меня. Я не могу сдать его российским властям, потому что он сам – власть, а все его друзья и коллеги – такие же преступники. И даже если его все же арестуют, я пойду под суд вместе с ним, и меня посадят. На десять, пятнадцать лет… Этот ублюдок способен на все.
Но сейчас я натянуто улыбаюсь ему, а он удовлетворенно произносит:
– Ты прекрасно выглядишь.
– Спасибо, – я киваю.
– Гости скоро начнут собираться, так что спускайся вниз и готовься встречать их, – говорит Давид и выходит из спальни.
Я в последний раз смотрю на себя в зеркало: видно ли в моих глазах боль? – а потом выхожу за ним следом.
Сегодня двадцать пятое декабря, католическое рождество, и я организую праздничный прием для гостей: крупных шишек из Минфина, ФНС, таможни и казначейства, а также их жен и любовниц – кто придет, тем и следует улыбаться. Я делаю это не по собственной инициативе: просто приемы положено устраивать женам, а не мужьям. Мужья же только пьют, обсуждают фондовые биржи, курсы валют, новые сделки, лошадиные скачки и последние бои за чемпионские титулы в боксе. Интересно, боксеры бьют своих женщин? Давид вот с этим отлично справляется.
Я спускаюсь вниз по лестнице и киваю нашей горничной:
– Здравствуй, Вера.
– Добрый вечер, Алина Алексеевна, – женщина улыбается, и от ее глаз расходятся добродушные морщинки. – Как вы себя сегодня чувствуете?
– Нормально, спасибо.
Вчера меня и вправду стошнило после ужина, но я не придала этому значения: просто нервы. Накануне была бессонная ночь, подготовка к приему, много дел, я почти не ела и не спала… Сегодня мне гораздо лучше.
– Хорошо, – Вера тайком пожимает мою ладонь своей теплой и мозолистой, и от этого на душе становится немного теплее. В этом доме у меня только один враг – мой собственный муж. Весь персонал – от горничных до водителей, – уважает меня и, пожалуй, даже любит. Разве что начальник супружеской охраны Влад Снарский относится ко мне настороженно. Подозреваю, Давид доплачивает ему за то, чтобы он приглядывал за мной… следил, то есть. К счастью, я давно знаю, как увильнуть от этого всевидящего ока.
Начинают собираться гости, и мне приходится отвлечься от собственных мыслей. Широко улыбаясь и распахивая гостеприимные объятия, я благодушно подставляю руку под слюнявые губы каждого высокопоставленного жлоба, каждой важной шишки, каждого денежного мешка.
Чиновничьи жены и любовницы делятся на три типа. Одни – безмозглые куклы, в которых силикон давно перевесил по массе мозг (это чаще любовницы, красотки-однодневки, которые уже не появятся на следующем рождественском приеме). Другие – лютые стервы, вцепившиеся в свое место зубами и когтями и питающиеся чужой энергией и деньгами (жены). И третьи – актрисы вроде меня (тоже жены). Мы в меньшинстве, но как минимум с Ольгой и Вероникой мне всегда есть о чем поговорить… Конечно, мы не обсуждаем наши проблемы вслух, напрямую. Но за недомолвками, тяжелыми вздохами и особыми взглядами скрываются вещи, понятные нам всем: финансовые махинации мужей, угрозы отнять детей в случае развода, физическое насилие, измены.
Так что я не одинока в своем одиночестве.
И как же хорошо, что бог не дал нам с Давидом детей.
Давид, как обычно, напивается в хлам, так что под конец вечера его приходится усмирять его собственной охране. Мужчины отводят супруга наверх, в спальню, пока я продолжаю руководить приемом, как опытный дирижер, и умело делать вид, что ничего странного не происходит.
Когда гости наконец расходятся, я принимаю душ, переодеваюсь и решаю лечь прямо на диван в гостиной. Вера и нанятые для приема официанты к тому времени уходят, и ненадолго я остаюсь как будто бы одна, с наслаждением втягивая носом морозный воздух сквозь распахнутое окно…
– Алина! – раздается пьяный вопль над головой, а потом я слышу, как грузное тело мужа вываливается из спальни и, громко топая, начинает спускаться по лестнице. Я нервно сглатываю. Твою мать.
– Что случилось, Давид? – спрашиваю я, делая шаг ему навстречу, потому что точно знаю: если отступлю – будет только хуже.
– Разве прием не закончился?! – рычит мужчина, и глаза у него красные, как у разъяренного быка.
– Закончился, – киваю я, отвечая как можно мягче.
– Тогда почему ты все еще не в супружеской спальне?!
– Я подумала, что ты уснул, и решила не тревожить тебя, – вру я уже привычно и внешне спокойно, но как всегда гадая: пронесет в этот раз или не пронесет? Давид смотрит на меня заторможенно, долго переваривая сказанное, а потом говорит:
– Как я мог уснуть после того, какой ты была сегодня? – его голос делается совсем хриплым, и я понимаю: не пронесет. – Этот вырез на спине… Зачем ты переоделась?!
– Я собиралась ложиться спать.
Он резко разворачивает меня спиной к себе и, зажав в кулаки ворот футболки, рвет ее на две части, обнажая лопатки и позвоночник до самой поясницы.