Я ослушалась Дьявола
Шрифт:
– Какая же у тебя бархатная кожа, – говорит он шепотом, а меня трясет от ужаса. Он ласково касается моей спины, ведет пальцами вниз, но уже через несколько секунд хватает за шею и швыряет на диван лицом вниз.
– Не надо, пожалуйста, Давид, ты пьян! – умоляю я, но мои рыдания заглушаются его рычанием. Он вдавливает меня в диван и стаскивает с меня трусы. Я сопротивляюсь только первые десять секунд: потом срабатывает механизм психологической защиты, тело и мозг отключаются, и я просто лежу под ним безвольной тряпкой, пока он пыхтит и долбится в меня напряженным членом.
3 глава.
Наконец удовлетворив свою животную похоть и кончив, Давид почти сразу валится с дивана на пол и засыпает на своем любимом персидском ковре, громко всхрапывая. Я лежу не двигаясь, лицом в подушку, и молча выжидаю минут пятнадцать, чтобы он уснул достаточно крепко. Потом осторожно поднимаюсь, переступаю через него и иду в ванную комнату, чтобы подмыться и избавиться от его мерзкого запаха на своей коже.
Все это, конечно, кажется жутким, да так оно и есть, но я привыкла. Говорят, к хорошему быстро привыкаешь. По себе могу сказать: к плохому тоже быстро. Приходится. Он не насилует меня слишком часто. Раз в несколько недель, не больше. Гораздо чаще залепляет пощечины. Бьет – раз в пару месяцев, когда срывается какая-нибудь крупная сделка. Но тогда он не трогает мое лицо: основные удары приходятся в живот и поясницу, следы от его пальцев остаются также на руках и шее. Я научилась просто виртуозно замазывать их тональником. А еще – расслабляться, чтобы меньше чувствовать боль. Максимально пассивная жертва. Рыпаться бесполезно, я же знаю. Когда-то пыталась.
Только давайте без нотаций. Мол, захотела бы – ушла. Вынужденное соучастие в его преступлениях – не единственное, что держит меня рядом. Есть другая причина – ответственность за близкого человека.
Шесть лет назад Давид оплатил лечение моего полуторамесячного двоюродного брата и продолжает финансировать все его медицинские потребности. Костя родился со спинально-мышечной атрофией и мог не дожить до трех лет: первоначальная терапия стоила больше двух миллионов долларов. Самое дорогое лекарство в мире. Тогда мы с Давидом были женаты всего полтора года, и это были хорошие времена: он не бил и не насиловал меня. Мне даже казалось, мы любим друг друга. И только потом все начало стремительно рушиться.
Он спас жизнь моего маленького брата – и возомнил себя богом. Это был первый звоночек. Я была благодарна – а он упивался этим, постепенно подсаживая меня на крючок своих незаконных сделок, заставляя подписывать бумаги, оформляя на меня недвижимость и оффшорные банковские счета.
Потом выяснилось, что он не может иметь собственных детей. Второй звоночек. Это сильно уязвило его мужское достоинство. Какое-то время он насиловал меня каждый месяц в дни возможного зачатия, надеясь, что я все-таки забеременею. Потом первый раз ударил. Начал напиваться.
Вот так дети – один спасенный и один, которому не суждено было родиться, – стали камнями преткновения в нашем жутком браке.
Потом все пошло как по накатанной дорожке, из года в год одно и то же: насилие, побои, алкоголь, ненависть… Но нельзя было рисковать репутацией порядочного семейного человека – и он держал меня при себе, на привязи, как шавку. Может быть, даже думал, что любит меня: в своей, извращенной манере. А я не могла уйти, связанная по рукам и ногам не только возможными тюремными сроками, но и страхом рисковать здоровьем больного брата.
Вот вам моя печальная история.
Как, нравится?
Накинув пальто поверх чистой футболки и засунув босые ноги в меховые сапоги, я выхожу во двор нашего дома. Там тихо, морозно и снежно. Дворник у нас один на весь элитный поселок, но сегодня у него был выходной, дорожки заснежены, а в саду и вовсе намело сугробов. Красиво. Долго не простоишь, но подышать и покурить пять минут можно. Я то бросаю, то курю снова. Сегодня без сигареты никак. Серый дымок закручивается спиралью и поднимается в черное небо, а на фасаде дома напротив радостно переливаются новогодние гирлянды. Я смотрю на них немигающим взглядом. У нас тоже есть иллюминация – но я отключила ее, проводив последних гостей. Праздничного настроения как-то нет. Да и вообще никакого настроения. Только пустота и отрешенность.
Выкурив половину сигареты, я вдруг понимаю, что меня снова начинает тошнить. Не успев ничего сообразить, я сгибаюсь напополам и выворачиваю содержимое желудка прямо на снег возле крыльца.
Что это со мной?!
Меня охватывают паника и смутные догадки. Я быстро тушу остаток сигареты подошвой, возвращаюсь в дом и шагаю прямиком в ванную комнату. Запираюсь на замок. В одном из выдвижных шкафчиков, заваленном прокладками и тампонами, я нахожу тест на беременность, вскрываю его и сажусь на унитаз.
Боже, пожалуйста, только не это…
Когда через несколько минут на тесте четко проявляется плюс, я затыкаю рот обеими руками, чтобы не закричать.
Немного успокоившись, я поднимаюсь в спальню и, открыв в смартфоне календарь, зачем-то лихорадочно сопоставляю график своего менструального цикла и график наших тайных встреч с Пашей… Да-да, мы видимся исключительно по заранее обговоренному плану, иначе нельзя: я просто уверена, что за мной следят. Обычно удается встречаться хотя бы раз в неделю, но в этот раз мы не виделись целый месяц…
Потом я отбрасываю телефон и закрываю лицо ладонями.
Господи, какие графики?! Какие планы?!
У меня есть только муж, который не может иметь детей, и любимый мужчина, который может и хочет… И я беременна. Какие тут могут быть варианты?!
Я набираю сообщение Паше:
«Я должна сказать тебе кое-что очень важное».
«Конечно, любимая, что случилось?»
«Кажется, я беременна».
«Ого… Ты ведь пьешь противозачаточные таблетки».
«Видимо, я когда-то пропустила день, не помню».
«Хреново».
«Ничего страшного, не переживай. Я избавлюсь от него».
«Что?! Ни в коем случае!»
«Паша… Ты же знаешь…»
«Приезжай завтра, пожалуйста. Пожалуйста, любимая! Поговорим. И не смей принимать такие решения без меня! Ты поняла меня?! Это и мой ребенок тоже, ясно?!»
«Да, любимый…»
Я убираю телефон и вздыхаю, пряча лицо в дрожащих ладонях.
Вот он, третий камень преткновения, третий ребенок. Один спасенный. Один нерожденный. И один – от другого мужчины.