Я отвечаю за свою страну
Шрифт:
— Я могу быть свободным?
— Да. Идите.
Ничего больше не спросил Григорьев-отец и ушел не простясь.
Младший Григорьев переступал порог милиции во второй раз. Впервые это случилось два года назад, когда ему вручали паспорт. А потом в торжественной обстановке, в большом, украшенном лозунгами, плакатами и цветами зале клуба начальник отделения произнес речь, пожелал ребятам и девчатам быть достойными гражданами СССР. Юрий не ожидал, что выдача паспортов превратится в праздник. Устроили небольшой концерт, даже танцы под радиолу. Танцевали в основном девушки. Одну из них он хорошо запомнил. Небольшого роста, темноволосая,
Дома его ждал накрытый стол. Мать испекла пирог. «Вот ты уже и взрослый, сынок», — сказала она и взяла посмотреть новенькую книжицу.
Открыла. Рядом с ровными записями — фотография. С нее смотрел ее сын, подросток с зоркими, ясными глазами. Глядел мимо, будто высматривал что-то вдали, но не мог понять, что именно, пытался. Чуть приоткрытый губастый рот выдавал непосредственность и любопытство, а скошенная челочка — озорство. Под пиджаком виднелась белая, застегнутая на все пуговки рубашка. «Галстук все же снял, — подумала про себя мать. — Видно, постеснялся, глупый». А ведь сама его повязала, когда пошел фотографироваться. Фотокарточку крепко прижали две маленькие вдавленные печати, а белый уголок закрыла большая лиловая. И матери показалось на миг, что этими казенными знаками сына словно отгородили от нее и он уже не вернется под ласковое крыло.
Она вздохнула, упрекнула себя в глупых мыслях и положила новенький паспорт к двум другим в шкатулку на комоде. Три документа теперь уже троих в семье взрослых людей.
Когда мать мыла посуду, а сын помогал вытирать, пришел отец. От него по привычке попахивало вином.
— Что за торжество? — спросил громко. — Пирогом пахнет.
— Паспорт Юрию выдали, — ответила мать.
— Ну и что? Покажи документ.
Мать достала паспорт из шкатулки, подала ему.
Отец раскрыл, поглядел и вернул.
— Взрослым стал… Теперь тебя, выходит, и драть уже нельзя — полноправный гражданин, полноценный… Ну раз ты такой равноправный, тогда ставь на стол. Угощай отца и мать.
Юрий переглянулся с матерью, понимая, о чем говорит отец.
Мать поставила чашки, порезала пирог, пошла за чайником.
— Чаем взрослых мужиков надумала угощать? Не пойдет, — сказал отец. — Такое дело полагается другим отмечать. Недогадливый ты, парень. Зато я не упустил.
И вытянул из внутреннего кармана пальто бутылку портвейна.
— Откупоривай, Юрка!
— Зачем это? Не надо ему. Убери! — попросила мать.
— Не лезь, мать, не в свое дело. Мы сами знаем, что нам пить. Верно, Юрка? Что молчишь? Небось охота приобщиться? За спиной-то небось с ребятами давно потребляешь, а? Ну говори, потребляешь? — подзуживал отец.
Юрий отрицательно помотал головой.
— Врешь ведь, подлец! Не поверю. Я в твои лета не этот «квас» пил, самогоном с парнями баловались.
Он откупорил бутылку, налил три стакана.
— Ничего, не вредно, если, конечно, понемногу. Ну давайте, не стесняйтесь. — И поднял стакан с янтарной жидкостью. — «Три семерки». Ха! Семерка — самая непутевая карта, невезучая. Когда одна. А когда три вместе подберутся — двадцать одно! Так и мы по отдельности — семерки, а вместе — очко!
Отец влил в себя вино одним махом. Мать отпила и поставила стакан, а Юрий помедлил с минуту и последовал примеру отца,
Но на этот раз Юрия Григорьева не пригласили в милицию, а привезли. И милиция оборачивалась далеко не парадно-торжественной и радушной стороной, как при вручении паспортов, а положенной ей — непреклонной. О МУРе, куда его доставили, парень, конечно, имел понятие, но из разговоров, книжек, кинофильмов. И когда следил за приключениями мужественных оперативников и следователей, ему казалось, что он рядом с ними, что он сам идет по следу преступника, готовый в любую минуту вступить в смертельную схватку и обязательно победить. Конечно, он был на стороне сильных и умелых, а главное, справедливых людей. Как бы ни хитрил, ни изворачивался противник, его участь все равно была предрешена. И сочувствия к таким людям Юрий не испытывал. Многие из ребят Марьиной рощи, где жили Григорьевы, озорничали и в милицию попадали. Но предложи им на выбор, в игре или наяву, на чьей стороне быть — работника уголовного розыска или преступника, — они, не задумываясь, выбрали бы первого.
И вдруг он оказался на той, другой стороне, которую отвергал, зная, что пропадет, если свяжется с кем не следует. И все же связался и потом не звал, как выбраться. И решил не признаваться ни в чем, думая, что как-нибудь все обойдется. А потом уже никогда-никогда не опускаться до такого.
Но он не знал другого: кто уходит от ответа за проступок, более того — за преступление, причем неважно как — солгав или благодаря случайно сложившимся благоприятным обстоятельствам, — того безнаказанность может легко подтолкнуть на повтор. Повезло, мол, выкручусь и в другой раз. Но не повезет в другой — и придется держать ответ за все оптом и большей мерой.
Григорьев-младший попытался выбрать середину и на ней утвердиться. Потому хотя и робел, но показывал, что ему все нипочем.
Следователь задал тот же вопрос: «Чей пистолет?» И получил, как и от отца парня, однозначный ответ: «Не знаю».
Их показания почти полностью совпадали. Казалось, Юрия не смущало, что «вальтер» извлекли именно из его голубятни. «Что из того? — рассуждал Григорьев-младший. — Голубей я уж с год не гоняю, замок не ахти какой, легко отпирается любым ключом. Короче, пистолет спрятал не я, а кто-то другой. Его-то и ищите, его и пытайте». Но в постановлении на производство обыска стояло имя Юрия Григорьева, и он понимал, что это было не зря.
Ответы парня вызывали у следователя скорее улыбку, чем досаду. Он-то знал о гораздо большем, чем тот предполагал: юный Григорьев попался.
И пистолет «вальтер» лежал между ними на столе. Тяжелый и холодный, сизоватый, покрытый тусклыми пятнами на изъеденном временем металле. Чернел зрачок ствола.
— Посмотри на него получше, внимательно посмотри, — повторил следователь.
Но ничего нового Юрий разглядеть не желал. Он посмотрел вопросительно на следователя. «Что он хочет, чтобы я разглядел в этом пистолете?»
— Ничего не вижу, — пробормотал парень.
— А надо бы уметь видеть вещи, особенно такие, — сказал следователь. — Хранил, берег, в тряпочку масляную укутал. А что ты знаешь о нем? Знаешь ли историю его, чей он был?
— Не мой.
— Что ты заладил — «не мой, не мой». Слышал уже. Не об этом речь. Ты марку разглядел на нем? Чья она, фирма-то?
— Немецкая.
— Вот именно. В чьих руках был, в кого стреляли из него, убивали — вот о чем надо задуматься. А за чьей пазухой лежал до изъятия, это мы и без тебя установили. Итак, путь его — от фашистов к грабителям. Этого уж ты никак не можешь отрицать.