Я отвечаю за свою страну
Шрифт:
— Отец не отец, а вы докажите, что пистолет мой! Может, он еще у кого его взял. Может, покрывает какого дружка? — Видно было, что он играл словами. — Вот и решайте сами. Он заварил кашу, он пускай ее и расхлебывает. — И для убедительности своих слов пристукнул кулаком по колену.
«Шкурник! — хотелось следователю крикнуть в лицо этому заскорузлому человеку. — Как же ты дальше жить-то будешь, с какой совестью?»
— Как же вы дальше жить собираетесь, гражданин Григорьев? — все же сказал, не вытерпев.
— Обойдусь без ваших советов!
— Зачем вам мои советы? А вот сына-то за что так?
— Не надо, товарищ следователь, — воскликнул Юрий. — У меня есть дополнение.
— Что за дополнение?
— Пусть будет так, как он хочет…
— Как это?
— А так, что пистолет мой.
— Но это же ложь! Этого я писать не буду!
— Как не будете?! — вскричал Григорьев-старший. — Это ваша обязанность — писать, что показывают…
— Нет, Григорьев, и мы не все пишем, — сказал решительно следователь. — Да, да, — добавил, прочитав на лице его искреннее удивление. «Ах как они искренно удивляются, да не искренно говорят!» — Это уж пусть ваш сын пишет. Сам. — И обратился уже к Юрию: — Возьмите протокол. Вот ручка. И пишите все, что считаете нужным. И подпишитесь.
— Что, отец, писать?
— Твое дело, — ответил отец. — Сам решай.
— Хорошо, — сказал сын и сделал запись.
«Все, что я показал, правда, за что и расписываюсь», — прочитал следователь и протянул протокол старшему Григорьеву.
Тот хмыкнул, ознакомившись, передернул плечами. Потом не спеша вынул из внутреннего кармана пиджака свою авторучку, будто не доверяя той, что писался протокол, и подписал свою часть показаний.
— Можно идти? — спросил так, словно подписался за получение ничтожной суммы денег или еще за что-то, мало касавшееся его.
— Подождите в коридоре.
Юрий смотрел на уходившего отца, надеясь, что тот остановится, вернется и все решится само по себе. Правда была столь известная и очевидная. И уведет его отсюда.
Но отец не вернулся, лишь произнес перед самой дверью, полуобернувшись: «Завтра мать принесет тебе передачу». Сказал, как приговорил.
— Что же мне теперь будет? — спросил Юрий следователя. — Неужели мне не поверят? Вы-то верите?
— А то ты не знаешь.
Парень вздохнул вроде с облегчением, может, с надеждой на всесильность следователя. Если бы он знал, во что обходится эта «всесильность» тому, кто принципиален в своих убеждениях и решениях. Но он верил. И все равно его не мог не волновать исход и очной ставки, и всего дела, в котором он завяз по уши. И привлечение к суду, сам арест отнюдь не ушли из тревожных дум.
Но следователя волновало другое. Он думал о том, что станется с парнем, когда тот выйдет из стен этого здания и вернется в лоно семьи. Семьи? Да есть ли она теперь? Такая не опора. Мать — слабая женщина, а отец — недруг. И представил, как Юрий откроет дверь, войдет неожиданно для родителей в дом. Отец скажет: «Отпустили, значит, поверили. За отцом теперь пришел. Свято место пусто не будет». И станет кричать, упрекая в неблагодарности, предательстве. А мать будет лишь всхлипывать. А потом исподволь начнет папаша толкать сынка на ложные показания. Дело-то еще не закончено, все можно перевернуть, перелицевать. И спастись.
«Как и чем помочь парню? Чем поддержать, чтобы выстоял? И не только в этом деле».
— Иди домой, Григорьев.
И тут же нахмурился Юрий:
— А отец? Как же с ним?
— Это мы как-нибудь уж сами решим с твоим отцом, — сказал следователь. Но видел, что не утешил ответом. Однако следователи — не утешители. — А ты иди. И учись понимать людей. С чем обращаются к тебе, что предлагают, что хотят от тебя, чего требуют. Всему, Юра, учись давать верную, справедливую оценку, по прежде всего своим собственным поступкам и действиям. Это самое главное — требовательность к себе самому. На работу придешь, с мастером обо всем поделись. Он-то хороший человек, надежный. Ну, вот к нему и обратись. Пусть он и мне позвонит. Я все объясню, не бойся, все но справедливости. Пусть даже зайдет.
— Спасибо. Я скажу мастеру.
— Всем знать, конечно, не обязательно, ты его предупреди от моего имени. Но прежде всего держись сам, будь крепок, надежен.
Наступил поздний вечер, когда Юрия проводили по полутемным уже коридорам управления и он вышел на улицу. Вышел — и радостно стало от вечерней свежести, нового ощущения свободы.
Григорьев-старший вернулся в кабинет следователя. Где находился его сын, он не знал. Следователь вывел Юрия так, что они не встретились. Но про сына не спросил.
— Вот что, Григорьев, — сказал следователь. — Вы не слишком надейтесь на свои показания. Я выделю эпизод с пистолетом из дела и не торопясь займусь им отдельно. По архивам установлю всех ваших сослуживцев по воинской части и разыщу тех, кто остался жив. Не один, так другой вспомнит и расскажет, откуда у вас «вальтер». А теперь идите и ждите вызова. Очная ставка еще не решение.
Однако Григорьев не встал и не вышел, как делал уже дважды до этого.
— Что же вы сидите? Вы свободны. Уже ночь на дворе…
Григорьев словно прилип к стулу и никак не реагировал. Только сжатыми кулаками постукивал по коленам.
— Не надо разыскивать фронтовиков, — сказал он глухо.
Следователь взглянул на часы, взял чистый бланк допроса и положил перед ним. Григорьев достал свою авторучку и молча стал писать.
Когда написал то, что хотел, и подписал, следователь тоже скрепил документ своей подписью. Написанное он просмотрел бегло, потому что не сомневался в его содержании. Оно соответствовало истине.
Валерий Данилевский
НЕОТВРАТИМОСТЬ
Пятиминутка в Управлении уголовного розыска республики начиналась в 9 часов утра. У Виктора было в запасе еще 40 минут. Значит, можно спокойно проехать в трамвае пять остановок и не торопясь, пройтись пешком до министерства.
Таллин утром совсем непохож на тот город, каким его видят днем. Озабоченно поглядывая на часы, люди торопятся, перед газетными киосками выстраиваются мимолетные очереди. Деловито позванивают симпатичные маленькие трамвайчики, развозя людей на работу, за прозрачностью магазинных витрин мелькают лица продавцов, раскладывающих товары.