Я отвечаю за свою страну
Шрифт:
— Теперь, папаша, снимай кольцо, — сказал Глотов, играя пистолетом, — золото нынче в цене, и я не могу тебе его оставить.
— Это же обручальное, ребята, — взмолился тот.
— Понимаю, — сказал Глотов, — но ты все же побыстрей действуй. Будут идти люди, мы за тебя утиль принимать не будем — тебя самого сдадим в макулатуру.
От страха палец у старика вспотел, но он, хоть и с трудом, вывинтил палец, оторвал приросшее за десятки лет кольцо и подал его, унимая лязг зубов, на добрую половину желтевших золотом. Жижичкин пошутил:
— Ничего, папаша, не трясись. Зубки оставим. В залог. Мы не дантисты. Да и клещей не прихватили.
Грабители ушли, а утильщик долго еще стоял в глубоком раздумье: кричать, звать на помощь? Но он воздержался от заявления о случившемся в милицию. В этом ограблении потом сами обвиняемые признались. Оказывается, старым утильщиком уже интересовались работники ОБХСС, и тонкая ниточка предположений привела их к другому клубку, который они недолго разматывали. И узнай Глотов и Жижичкин, сколько денег, золота, бриллиантов и других ценностей изъяли при обысках на квартире и двух дачах у их потерпевшего, сильно бы затосковали.
Смочив слюной глаза и приняв скорбный вид, Жижичкин встал у дверей загса и стал предлагать всем входившим и выходившим обручальное кольцо. Говорил, что осталось от внезапно скончавшейся невесты. Сочувствующий быстро нашелся и купил, правда, заплатил за кольцо вдвое меньше розничной цены.
Вечером, пропивая вырученные деньги, Глотов спросил Жижичкина:
— Ты что же, змей, делаешь? Зачем, когда на деле были, грозил старичку палец отрезать, если кольцо не снимется, да еще зубы вырвать. С тобой нельзя дело иметь, Слава. Ты — садист! — И Глотов сплюнул на пол в сторону Жижичкина. — Ты со мной пошел за бабками, а не фокусы вертеть. Зачем дразнить? Засыпемся, так такой, как этот дед, с костями съест, сжует.
— А засыпемся, Митюша, тогда какая разница, кто нас съест и как?
— Для тебя нет, а для меня есть. И вообще, я этого не признаю! Бери у людей, воруй, вломи кому, если придется, но зачем же травить…
— Да я, Витя, сам всю жизнь затравленным хожу. Я почему, думаешь, к тебе прилепился? Эх, да что тебе объяснять!..
— Что же, объясни, коли начал. Почему же ты ко мне прилепился? Скорей всего из-за бабок.
— Нет, Витек, денежки — они, конечно, нужны, вот пьем на них, но не они прилепили. Да разве это деньги — так, мелочишка. Не стоят риска. Финала. Не могу, Витя, тебе сказать, не решаюсь.
— Значит, в темную со мной пошел? — повысил голос Глотов. — Тогда катись от меня, отваливай с концами!
Жижичкин налил себе еще водки, выпил и продолжил:
— Не могу не травить, нет удержу! Сидит это во мне! Еще со школы, со второго класса, когда меня один парень из девятого — за что, сам не знаю, мучил, гад, проходу не давал. Ну а я… Кому пожалуешься? Мать вкалывала круглые сутки, отец был на фронте и не вернулся.
Жижичкин помолчал. И снова зажегся:
— Одного пацана поставил к стенке на перемене, приказал на колени встать, а он не встает. Потом избил его в кровь.
— А что до этого было? — допытывался Глотов, а Жижичкин отводил глаза, не хотел сказать. — Хочешь, сам за тебя отвечу? В морду он тебе плюнул! Точно?
— Ну, плюнул, — сознался Жижичкин. — Что из того?
— А то, что плевок — не кровь, не отмоешь! Дельный пацан был. Мне бы его вместо тебя.
Бледный от выпитого Жижичкин прошипел с вызовом:
— Не пошел бы он к тебе, Витя! Это я пошел, потому как я при тебе — герой, человеком себя чувствую. Смелый я при тебе. Вот и изгаляюсь над ними, нашими «кормильцами», вроде этого утильщика. Спасибо, Витя, мерси, кореш!
— Гнида ты! — бросил Глотов и сплюнул.
Вздрогнул, напрягся, сжал зубы Жижичкин. И сказал вдруг:
— Пойдем, Витя, пройдемся. Как раз последний сеанс в клубе кончился. Какая-нибудь парочка от табуна отбилась…
И снова они проверяли дамские сумочки, срывали пиджаки, обшаривали карманы. Помогал пистолет.
Когда Глотов поднабрал денег, чтобы выехать из Москвы, попробовать устроиться на новом месте, он передал «вальтер» Жижичкину.
— Верни его хозяину.
— А стоит ли?
— Стоит. У него целей будет, а понадобится, снова даст, никуда не денется.
Спустя два дня после того, как Жижичкин вернул Юрию пистолет, его арестовали. Глотова задержали у тетки под Рязанью — на него указал Жижичкин при допросе.
«Сказать все без утайки, — мысленно повторил Юрий Григорьев предложение следователя. — Хорошо, стоит только начать, но когда остановиться? На чем?»
Однако следователь опередил его.
— Дружки твои — Глотов и Жижичкин!
— Не дружки они мне, — пробормотал Юрий.
— Все вы на одной лесенке, — продолжал следователь. — Глотов — на самой верхней ступеньке, Жижичкин чуть пониже, ну а ты на первую вступил. Такая градация.
«Не вступил», — мысленно возразил Юрий, а вслух боялся отрицать. «Только начни, и ляпнешь не то…» Но пока прикидывал, как поступить, почувствовал перемену в тоне следователя. Вроде бы тот заговорил мягче, а слова звучали все жестче и жестче. Следователь как бы оттолкнул его от себя, хотя и не приближал, совсем чужим стал, хотя и не был близким.
— Вот что я вам скажу, Григорьев, совершенно серьезно. Только хотелось бы, чтобы поняли…
«Почему на «вы»? — подумал Григорьев. — Значит, вот отчего отчужденность возникла!» — И совсем стало ему не по себе, неуютно. Но какого же уюта ждать на Петровке, 38 такому, как он?
— Я уже говорил, что этот фашистский «вальтер» вы своими руками передали бандитам. Как эстафету от гитлеровца. Узнала бы морда фашистская, что к бандитам переходит его пистолет, возликовал бы: «Не пропал «вальтер»! В дело пошел!» — На лице паренька выступили красные пятна. — А кто передал? Сын фронтовика! Уж не из него ли ранил немец твоего отца? А, парень? Не из него ли стрелял?