Я Пилигрим
Шрифт:
Президент взял трубку и повернулся к нам спиной, желая создать себе немного личного пространства. Шептун занялся проверкой сообщений на мобильнике. Я выглянул в окно – не каждый день выпадает шанс полюбоваться видом из Овального кабинета, – но из него ничего не было видно.
Я размышлял о несбывшихся мечтах вернуться к нормальной жизни, о привлекательной женщине в бирюзовой блузке, чей номер телефона я никогда не узнаю. Думал о празднике Четвертого июля, о времени, проведенном на морском побережье, обо всем, что так быстро сгорает в огне прожитых лет. Но особенно навязчиво в голову лезли мысли о том, что мир спецслужб никогда не оставляет тебя: он всегда настороже и, затаившись в темноте, готов в любой момент забрать назад своих детей.
И тут мною внезапно овладело дурное предчувствие относительно того, что ждет меня впереди: я увидел нечто столь ясно, словно бы смотрел сквозь стекло. Я плыл на старой яхте с залатанными парусами, ветер быстро гнал ее по чужеземному морю, только звезды над головой служили ориентиром в темноте ночи. И ничего кругом, кроме тишины: громкой, кричащей. И я со стороны видел, что яхта и я сам становятся все меньше. Наблюдая за собственным исчезновением на фоне черной бескрайней воды, я испугался до смерти, до ощущения пустоты в глубине живота.
За все годы, когда я подвергался ужасным опасностям, я в первый раз испытывал такое отчаяние, да и видения никогда прежде меня не посещали. Не нужно быть обладателем докторской степени Гарварда по психологии, чтобы понять: это предчувствие смерти.
Потрясенный до глубины души, я услышал, как президент вешает трубку, и повернулся к нему.
– Дайте нам ответ, – сказал он. – Вы едете в Турцию?
– Когда надо отправляться? – спросил я.
Нет смысла спорить или жаловаться на судьбу. Мрачные у тебя предчувствия или нет, жизнь все равно найдет способ загнать человека в угол. Ты или выдерживаешь испытание, или нет.
– Утром, – ответил Шептун. – Вы будете там глубоко законспирированы. Только мы трое будем знать, кто вы и в чем заключается ваша миссия.
– Нам нужен оперативный псевдоним для работы с вами, – добавил Гросвенор. – Есть какие-нибудь предпочтения?
Яхта и океан, должно быть, застряли в моем сознании, потому что непрошеное слово само сорвалось с губ.
– Пилигрим, – тихо ответил я.
Шептун и президент обменялись взглядами, чтобы убедиться: возражений нет.
– Мне нравится, – сказал Шептун.
– Да, кажется, в самый раз, – кивнул президент. – Пусть будет Пилигрим.
Глава 4
Когда я покинул Белый дом, уже наступил поздний вечер и машин на улицах было мало. Мы с Шептуном ехали по городу, сидя на заднем сиденье правительственного лимузина. Директор разведывательной службы выглядел ужасно: каждый час внеурочной работы брал свою дань, а после двадцати двух часов кризиса его лицо стало серым, как могильный камень.
Хуже того – и ночь не сулила ему покоя.
Поскольку подлинную цель задания знали только мы трое, а расширять круг посвященных было крайне нежелательно, Шептун уже успел предложить себя на роль моего непосредственного руководителя, так сказать резидента. Я буду исполнителем, ему же предстоит курировать мою деятельность. В таких случаях агенту и его резиденту необходимо обговорить миллион мелких подробностей, поэтому я думал, что мы направляемся в его офис, чтобы приступить к этой работе. Планировалось, что я вылечу в Турцию рейсом коммерческих авиалиний через каких-то двенадцать часов.
Президент пожал мне руку и предложил сувениры на выбор: свою фотографию в рамке или набор мячей для гольфа, которыми играли в Белом доме, – в данных обстоятельствах он сохранил чувство юмора. Шептун же остался, чтобы перекинуться с ним парой слов наедине. Серебряный Лис поместил меня на карантин в пустой офис, откуда я был эскортирован в гараж Белого дома директором Национальной разведки, появившимся через пять минут. Чтобы свести до минимума количество людей, видевших меня, мы пошли пешком по лестнице. Уже через дюжину ступенек Шептун начал дышать с присвистом: у него был лишний вес, а физическими упражнениями он себя явно не изнурял.
Я надеялся, что по пути мы обсудим мою легенду, но Шептун, пробормотав распоряжения шоферу, тут же уединился, подняв в машине перегородку. Проверив, нет ли сообщений на мобильном телефоне, директор Национальной разведки вытащил из портфеля работающий на батарейках прибор для измерения артериального давления.
Он надел на предплечье манжету и закачал в нее воздух. Когда Шептун взглянул на показания тонометра, я тоже прочитал их.
– Господи! – сказал я. – Сто шестьдесят пять на девяносто, так и умереть недолго.
– Нет-нет, это не так уж плохо, – отозвался он. – Представляете, каким высоким было бы давление, будь я таким же разговорчивым, как обычные люди.
Умение шутить не было отличительной чертой Шептуна, поэтому я оценил по достоинству его попытку. Отставив аппарат в сторону, он поудобнее устроился на сиденье. Наверное, ему требовалось несколько минут, чтобы отогнать усталость. Но, к моему удивлению, Шептун выглянул в окно, а потом заговорил:
– Знаете, а у меня юбилей: завтра исполняется тридцать лет с тех пор, как я поступил на работу в управление. Тридцать лет – и ни дня покоя. Такая уж у нас профессия, сами знаете. Все время воюешь с какой-нибудь сволочью.
Я видел его лицо, отраженное в зеркале. Шептун выглядел гораздо старше своих лет и, несмотря на браваду, наверняка беспокоился из-за высокого давления, думал о том, как долго выдержит его организм такие нагрузки.
– Три брака, четверо детей, которых я едва знаю, – продолжал он. – И все-таки у меня завидная судьба, если сравнить ее с участью многих других людей. Но только дуракам не приходит в голову мысль: а удалось ли мне изменить что-нибудь в этом мире? Ну, у вас-то, наверное, не возникнет такой проблемы? Если вы справитесь с поставленной перед вами задачей, даже через полвека люди будут говорить о Пилигриме.