Я решил стать женщиной
Шрифт:
— Ну, Борис. В последний момент у Димки нашего знакомая визажистка нашлась: — начал оправдываться Вейсман.
— Меня ебет? Ты мне позвонил, сказал об этом? Мы сегодня с тобой разговаривали по телефону, ты об этом сказал? Я ей все равно заплачу потому, что она приехала на съемку.
— Я чего-то не подумал:
— Научишься, я тебе помогу. Мы как договаривались сниматься? В этих выцветших занавесках? Я тебе скидку сделал в 300 долларов! Мы обсудили, как и что будем снимать. Почему здесь посторонние люди? Какого хуя ты привёз эту толпу? Ты сказал мне об этом?
— А нам дизайнер сказал, что привезет
— Какой на хуй дизайнер? Ты охуел, Вейсман? Пусть придумывает в другом месте и пусть вас снимает. Я зачем на тебя полдня потратил, обсуждал с тобой как Вас снять идиотов? На хуй вас всех, Вейсман. Через минуту, чтобы никого здесь не было.
— Ну, Борис. Я всех попрошу сейчас уехать. Сейчас все уедут, — все вокруг продолжали замершие стоять — сцена из «Ревизора». Я решила обратиться ко всем. Для революционности момента мне надо было бы забраться на табурет и известить о моем отношении к ним оттуда, но я гаркнула, скромно стоя на нашем голубом, со сложным рисунком, ковролине.
— Хуй ли все встали? Вейсман вас пригласил? Вот теперь быстренько вместе с ним съебались отсюда, — объяснила я доходчиво приехавшим с ним товарищам. — Чего смотришь? Снимай свои занавески, — обратилась я лично к дизайнеру, застывшему в нерешительности.
Наконец, все мне поверили. С трактористов начали сматывать шторы, визажистка уже убирала свои помадки. Остальные сгрудились кучей и испуганно смотрели на меня.
— Собрались? Не хуя глаза на меня пялить, побежали отсюда, — уже собравшиеся сделали гордые лица и походкой с достоинством гуськом потянулись к выходу.
— Может быть, всё-таки снимем? — подошла Катя и вполголоса робко предложила быть к людям добрее.
— Тебе хочется сидеть в студии и снимать их до часу ночи? И терпеть всю эту пидеристическую ораву?
— Нет, не хочется, — Катя, как маленькая девочка из младшей группы детского сада замотала головой, остановила это смешное движение и по-детски доверчиво захлопала глазами.
— Или пойти сейчас спокойно пообедать в Максима-пицце или где-нибудь и поехать на концерт к Добролюбовой?
— Это хочется, — она опять замотала головой, но уже в другом направлении и чуть ли не захлопала в ладоши от радости близкой еды и развлечения.
— Тогда молча сядь в стороночке, я сама их выгоню.
Но все и так уже собирались. Собирались молча, вроде как обиделись. Вейсман с товарищами вышли первыми. Визажистка, парикмахер, дизайнер и еще кто-то подошли извиняться. И чуть ли не раскланиваясь, начали предлагать свои услуги. Ну, что за жалкая человеческая сущность! Если бы мы сейчас взялись их снимать, вся эта шатия-братия придирчиво оценивала бы меня, потом они экспертами рассматривали бы фотографии, давали бы мне оценки:, рассуждали бы, ни хрена в этом ни понимая, как должен был бы стоять свет, что здесь вот, если бы еще чуть повернуть, было бы лучше и т. д… Они чувствовали бы себя основными в этом процессе. Дизайнер обязательно сказал бы: «Я спас ребятам съемку, если бы не мои костюмы:» А тут их выгнали, и это было самым верным для них признаком моей крутизны. Может быть, чтобы убедить, что ты классный фотограф, надо выгонять всех через раз? Одни убитые горем, что им не удалось сняться у такого мастера, другие счастливые, что им в этот раз так повезло:
— Нам очень жаль, что мы познакомились при таких обстоятельствах. Но мы будем очень рады с Вами поработать на других съемках. Нам очень у вас понравилось! Ваши работы произвели большое впечатление, как будто на выставке побывали, — все говорили почти одно и то же, и все в заключение совали свои визитки. — Вот, пожалуйста, моя визитка. Если Вы позвоните, мы с удовольствием поработаем вместе с Вами. Звоните.
— Обязательно позвоню, — они вышли, и я выкинула их визитки в помойку.
Мы, походив по незнакомому зданию, с трудом нашли зал, где должна была выступать Наталья Добролюбова. Ба! Вот это да! Зал был полон, и он светился от огромного количества цветов, над каждым креслом вырастал огромный или не очень яркий букет.
— Знаешь, почему все с цветами? — на ухо спросила меня Катя.
— Почему? — я чувствовала, что существует для этого причина, но не понимала еще какая.
— Дура, просто все в зале ее знакомые. Нет ни одного человека, кто бы пришел по билету. Поэтому все с цветами.
— А-а-а! — наконец, до меня это дошло. Как доказательство этому, я тоже в руках держала букет. — О, Господи! Бедняжка. Ладно, послушаем, как она поет на сцене, слушать ее на диске у меня не хватает ни сил, ни терпения.
Мы уселись подальше в зале, и я благополучно сразу заснула. Я проснулась на немецкой детской песенке, которая единственная имела нормальную мелодию. Проснулась в тот момент, когда у Натальи в очередной раз сорвался голос, он взвизгнул высоко, далеко от нужных нот, и в красивом вечернем платье Наталья, виновато пожимая плечами, показывала уважаемой публике на горло, — мол, простыла я, или еще что-то имела она в виду для своего оправдания.
— Зрелище жалкое, — наклонившись, усмехнулась Катя, увидев, что я проснулась.
А проснулась я от вибрировавшего в кармане моего телефона, я сползла по спинке кресла пониже.
— Алло! — вполголоса отозвалась я.
— Привет, Боряныч! Петя звонит, разговор есть.
— Привет, Петь! Чего хочешь?
— Олька, тише, все уже оборачиваются, — Катя возмущенно прошипела мне в ухо.
Я оглянулась, какие-то пожилые тетки действительно гневно смотрели на меня, я съехала еще ниже и оказалась почти на самом полу. Разговор о возможной работе, а, значит, и денежках меня интересовал больше, чем концерт.
— Что Вы делаете недельки через две? — спросил Петя и это очень обнадёживающе обозначало, что через эти две недельки нам опять «светит» неплохая работа.
— А что? — не ответила я.
— Мы хотим снять несколько сюжетов. Но снять мы их хотим здесь у себя в Питере.
— Опять для «Петра»?
— Да. Мы тут работку провели и нам утвердили двенадцать сюжетов.
«Двенадцать!?», — обрадовалась я про себя и надолго в счастливом оцепенении замолчала, я уже подсчитывала нашу возможную прибыль, я умножала «двенадцать» на все вероятные суммы, которые нам, возможно, выплатят за один сюжет, цифры такие дружественные и праздничные радостно запрыгали в моей голове, не способные внятно встать строем в одно правильное число — в мой общий гонорар за эти двенадцать сюжетов. Всю эту бухгалтерскую сумятицу прервал Петин голос: