Я росла во Флоренции
Шрифт:
Но красота может быть и коварной, как объятия ангела, не соизмеряющего свою силу с нашей слабостью… Ведь что такое красота, как не начало ужаса, говорит Райнер Мария Рильке в "Дуинскик элегиях" [34] . Поистине она как любовь, которая благодаря своему пленительному лику всякий раз заставляет забывать, что она таит в себе: свою противоположность, терзания конца, собственную смерть. Оборотная сторона флорентийской красоты — ее неподвижность.
Глядя на совершенство флорентийских крыш, на гармоничные террасы, собор, Сан-Миньято, фасад Сантиссима-Аннунциата — они входят в первую десятку чудес архитектуры, — я испытала ощущение, что в этот момент Флоренция действительно красива, потому что не прилагает никаких усилий к тому, чтобы сохранить себя. Там, на верхушке синагоги, я чувствовала
34
Цитируется в переводе Олега Дарка.
Красота должна избегать неподвижности. Она должна меняться, должна разрушаться, как все живое. Должна иметь мужество исчезнуть, если хочет исполнить предначертанное судьбой.
Туристы во Флоренции каждый день снимают миллионы видеороликов, слайдов и фотографий, и это разрушает город. Так было и с телом Иоанна Павла II, который ушел в бессмертие, окруженный неимоверной массой людей, которые отстаивали многодневные очереди, чтобы с ним проститься. Это беспредельный каннибализм, принявший форму ритуала, завладевающий своей жертвой и возвращающий ее к жизни. Под куполом синагоги мне пришла в голову абсурдная мысль: может быть, туристы, каждый день осаждающие город, не паразитируют на нем, а спасают? Может, не имей Флоренция зрителей, она бы умерла? Как телевизионная передача, исключенная из сетки вещания за недостатком аудитории. Возможно, именно этот чудовищный массовый туризм вернет к жизни Флоренцию и ее красоту
15. "Орфические песни"
Бабушка не была щедра на рассказы и до того, как старость затуманила ее воспоминания. До меня доходили лишь обрывочные, мало связанные между собой истории о ее юных годах и отважном характере. Редкая канва, в которую я легко могла вплести любые детали по своему желанию. Со временем, как это бывает, я подзабыла, что придумала сама, а что услышала как правдивый рассказ.
Среди прочих — история с книгой. После многих лет бесплодных поисков мне следовало бы сдаться. Я почти смирилась с поражением, но какая-то часть меня по-прежнему не уступает. Когда я ездила навестить дядюшку Карлино в его новый дом, то на всякий случай изучила книжный шкаф. Излишне говорить, что никаких следов книги там не обнаружилось.
А если она прячется под другой обложкой, если превратилась в стопку разрозненных листов, которые удерживает вместе только соседство других, тесно стоящих на полке книг? Может, и так, но, по правде сказать, я уже искала ее и под чужим именем. Всякий раз, навещая бабушку, я просила у нее ключи от книжного шкафа со стеклянными створками и, стараясь не выдавать себя, перелистывала эти бурые тома со вздутыми от пыли и сырости страницами.
Их так много пропало без вести, почти все, почему хотя бы одному не оказаться у моей бабушки? В конце концов, она же бывала там, в "Джуббе Россе", красивая и молодая. Кто-нибудь даже мог купить книгу ей в подарок, как мужчина покупает розу у жалобно ноющего, прилипчивого индуса, чтобы он наконец дал спокойно поесть в ресторане, и кладет цветок возле тарелки дамы. Я именно так всегда себе и представляла Дино Кампану — как бедолагу, ходившего от столика к столику и предлагавшего свой товар, не давая покоя посетителям. Прилипчивый индус. В коротких штанах, одних и тех же зимой и летом, такой расцветки, словно их сшили из занавески, в овчинном жилете, с длинными рыжевато-светлыми волосами. Дино Кампана был красив, с крепким телом горца, совсем непохожий на флорентийских интеллектуалов, очкастых и сутулых. Мужественный и неистовый, какими себя провозглашали футуристы — только не в его присутствии. Никто не хотел получить тумака от сумасброда из Марради. Во Флоренцию он ходил пешком [35] , набив сумку экземплярами "Орфических песен", отпечатанных в типографии Федерико Равальи. Согласно контракту, хранящемуся в центре изучения наследия Дино Кампаны в Марради, всего должны были выпустить тысячу экземпляров на пожертвования горожан, собранные его старинным другом Луиджи Бандини. Но поэт заказывал книги партиями, по мере того как они расходились. Говорят, что, прежде чем продать книгу, он долго рассматривал посетителя, чтобы решить, имеет ли тот право на книгу целиком. Часто он вырывал несколько страниц, которых, как он полагал, этот читатель не сумел бы оценить по достоинству. От копии, проданной Маринетти, осталась почитай что одна обложка.
35
Преодолевая расстояние в несколько десятков километров.
Кампана глубоко ранила судьба его рукописи, таинственная история, так до конца и не проясненная. Кампана написал поэму в тетради со светлой обложкой и толстыми страницами. Называлась она "Самый длинный день". Отнес его Папини на отзыв. Тот передал тетрадь Соффичи: хотел проверить свое положительное впечатление. На дворе стоял 1913 год, рукопись с тех пор никто не видел. Кампана пережил глубокое потрясение. Из тех страданий родилось издание 1914 года, получившее новое название — "Орфические песни".
Пару лет назад я где-то случайно прочитала, что рукопись выставлена на аукцион. Ее нашли в 1971 году, через много лет после смерти поэта (скончавшегося в 1932 году в психиатрической клинике Кастельпульчи) и после печально знаменитого издания Валлекки, начинившего книгу другими разрозненными стихотворениями и самовольно внесшего многочисленные исправления, взбесившие уже и без того буйного Кампану. Наследники продавали рукопись, желающие приобрести ее могли с ней ознакомиться в зале аукциона Сотби на площади Навона в Риме.
Я отправилась туда с приятелем, еще меньше меня внушающим доверие, но мы все равно сделали вид, будто желаем ее приобрести. Учтивый господин извлек рукопись из стеклянной витрины и передал ее мне. На застеленном бархатом столе я долго перелистывала страницы. Точнее говоря, нежно их ласкала. Наверху справа обнаружила бурое пятно, на одной из страниц — приписку фиолетовыми чернилами и несколько перечеркнутых строк. Но ни грана безумия. Написано спокойно и ровно, умеренно. Почерк Дино Кампаны — он воспроизведен в репринтном издании, выпущенном исследовательским центром в Марради, — неопровержимое свидетельство того, насколько нелепо приписывать его поэзии спонтанность, наивизм, импульсивность.
Как и всякое искусство, чистое искусство, сказал бы он сам, его "Песни" — это сухой остаток от громадной работы, придающей форму эмоциям посредством техники. Напряженный труд, сосредоточенность, оттачивание формы — вот что сквозит в рукописи "Самого длинного дня", хранящейся ныне в Библиотеке Маручеллиана во Флоренции, где с ней могут ознакомиться все желающие. Купили ее, разумеется, не мы с приятелем, а Сберегательная касса — благодаря заинтересованности Джузеппе Матулли, бывшего мэра Марради и нынешнего — Флоренции, и недостатку таковой со стороны Болонского университета, перепутавшего дату и явившегося на аукцион с опозданием на день.
16. Библиотека Маручеллиана
Библиотека Маручеллиана — жаркое лоно. Это знает весь студенческий и академический люд города. Это святилище, в то время как другая библиотека, Национальная, — место мирское, слишком просторное и заурядное.
Длинные переходы, громадные залы. Даже вход в Национальную библиотеку — лестница на берегу Арно — тоже монументальный. Когда я там занималась, в подвальном этаже было кафе, куда мы постоянно ходили выпить кофе и покурить. Мрачное место, сеть коридоров и соединяющихся между собой пещер. Перевернутый верхний мир. Рай и ад, порядок и хаос. Национальная библиотека — место обитаемое, оживленное. Возможно, виной тому наводнение и последовавшее за ним бесцеремонное вторжение. Каждый тайный уголок библиотеки, каждый фонд, хранилище, коллекция были выставлены на всеобщее обозрение перед телекамерами всего мира.
Маручеллиана же все скрывает. Даже вход. Он находится на улице Кавур, по правую руку, если идти от площади Сан-Марко, но об этом никто не знает. Единственная примета — велосипеды, пристегнутые к металлическим решеткам. Когда Франческо Маручелли, богатый эрудит и коллекционер печатных изданий, задумал основать библиотеку, он решил, что для этого понадобится отдельное здание, пригодное для хранения книг и приема читателей. Он умер, успев сдать дела племяннику Алессандро. Тот поручил строительство римскому архитектору Алессандро Дори. Библиотека была открыта 18 сентября 1752 года, но Алессандро Маручелли тоже к тому времени умер, успев назначить смотрителем Анджело Марию Бандини, который возглавлял библиотеку на протяжении почти пятидесяти лет.