Я - Русский офицер!
Шрифт:
— Где твой хахаль, сука? Я ведь знаю, что он где-то рядом! Я все равно поймаю его! — сквозь зубы говорил дядя Жора.
— Я не знаю! Как он сегодня убежал, после этого я его не видела, — смело, как по-заученному, отвечала Леди.
— Нет, ты врешь! Ты, все врешь, гадина! Или ты хочешь вместе с ним загудеть в санаторий имени Феликса Дзержинского? — спросил участковый с акцентом угрозы.
— Да иди ты…,- сказала Ленка и, оттолкнув от себя участкового, спокойно пошла домой.
Дядя Жора, не ожидавший такого к себе отношения, просто опешил. Его глаза налились кровью, как у быка, но преследовать Леди он не стал, а лишь выругался матом вслед уходящей девчонке, да крикнул ей вслед:
— Умоешься кровавыми слезами, дура малолетняя!
В это время Краснов стоял за дверью, крепко сжимая рукоять отцовского револьвера. Сейчас он испытывал лишь одно желание — желание влепить в голову этому рьяному милиционеру весь барабан, чтобы раз и навсегда избавить соседей и своих друзей от этого самодура и алкоголика.
Расстроенный разговором с девушкой, легавый, приоткрыв двери, напоследок обернулся, глядя, как Ленка входит в квартиру. Именно в эту секунду, в этот миг, что-то тяжелое опустилось на его голову. Искры снопом брызнули из глаз, словно из-под наждачного камня.
Дядя Жора, оглушенный тяжелым французским револьвером, инстинктивно схватившись за голову, рухнул в черную бездонную яму дверного проема. Сколько пробыл он без сознания, милиционер не знал. Очнулся он от жуткого холода, пронизавшего все его тело. Зубы стучали, а голова раскалывалась от адской боли. Потрогав затылок, участковый обнаружил огромную шишку, которая выпирала из-под его жиденьких волос.
— Сученок! Как больно саданул! — сказал он вслух, и потянулся рукой за своим револьвером. Но, увы — кобура была пуста!
Ужас мгновенно охватил дядю Жору. За потерю табельного нагана ему грозило полное служебное несоответствие. Хорошо, если руководство переведет его в постовые. Хорошо, если доверят убирать собачьи фекалии в милицейском питомнике. Правда — это было в лучшем случае, но у дяди Жоры и так хватало взысканий, которые ставили крест на его службе.
Мысли путались, да в придачу эта дурацкая головная боль не давала полноценно оценить сложившуюся обстановку.
«Краснова работа»! — подумал участковый и, приподнявшись с земли, встал на корточки. Несколько секунд он рукой шарил в темноте в поисках форменной фуражки. Нащупав, он одел её на голову и со стоном встал. Форменные галифе, и сапоги были все в каком-то дерьме. Дядя Жора с брезгливостью отряхнул куски дворовой грязи, перемешанной с кошачьими и собачьими испражнениями и, достав из кармана спички, стал зажигать их, всматриваясь в темноту ночи. Его еще не покидала надежда, что наган просто выпал из кобуры, когда его от подъезда, тянули к этой помойке. Он чиркал, чиркал и чиркал спички, пока они не закончились. Табельный револьвер канул, словно в небытие…
Чувства горечи, обиды и ненависти на Краснова, с новой силой закипели в его груди. Ему хотелось самолично поймать этого щенка, и сделать с ним нечто такое, что даже смерть показалась бы ему небесной благодатью и избавлением от физических страданий.
— Гаденыш! Поймаю, убью! — сказал он в темень двора, надеясь, что Краснов в эту секунду наблюдает за ним.
— Поймаю, сучонок! — заорал он вновь в темноту, махая своим огромным кулаком.
Не знал дядя Жора, что потеря табельного револьвера обернется ему не просто скандалом и увольнением из органов, но и дальнейшим арестом. Все его страсти по новой трехкомнатной квартире Красновых, так и останутся несбыточными мечтами, и теперь ему всю жизнь, бывшему околоточному, придется ютиться в одной комнате, в деревянном рабочем бараке, по соседству с огромными черными тараканами.
Серьезный разговор
Уже с самого утра, Валерка сидел на лавке во дворе дома, где находилась мастерская дяди Мони. Развешанное перед ним белье скрывало его от любопытных глаз, как соседей, так и проходящих мимо мастерской людей.
Выждав момент, когда старый еврей спустился в свою мастерскую, Краснов стремглав бросился следом. Ему не терпелось узнать, как отнесся Фатеев к его посланию.
Подобная переписка с начальником 4 отдела УНКВД могла вполне стоить ему свободы, если бы попала в чужие руки.
Валерка незаметно спустился в подвальчик и, не дыша, осторожно постучал в дверь. На стук Краснова, Моня Блюм крикнул:
— У меня открыто, заходите, пожалуйста!
— Дядя Моня, это я, — сказал Валерка, просовывая голову в дверь.
— А, Валеричка, дорогой, проходите!
— Ну как, дядя Моня, наше дело? — тихо спросил Валерка.
— Я пока еще не знаю. Вчера вечером Фатеев забрал свои сапоги. Примерять он их здесь не стал, говорил, что очень спешит.
— Так что, я так ничего и не узнаю? — унылым голосом спросил Краснов, слегка насупившись.
— О, Валеричка, не стоит так расстраиваться. Фатеев оставил мне свой служебный телефончик. Вы можете позвонить из автомата и договориться с ним о встрече.
Моня Блюм протянул бумажку, на которой был написан телефон управления.
— А если меня, как и отца с матерью арестуют? — спросил он, перепугавшись. — Я боюсь, что я не смогу потом помочь матери. А так на воле, я хоть передачу могу собрать, — озабоченно сказал Валерка.
— Вы, Валеричка, не бойтесь, он мужик хороший, из рабочих. Я думаю, он поймет, если вы ему поведаете о вашем горе.
За разговором Валерка не услышал, как в келью старого еврея спустился чекист. Он без стука открыл двери и, снимая на ходу фуражку, запорошенную снегом, сказал:
— Здравствуйте, товарищ Блюм. С первым снегом вас! Погодка сегодня выдалась на славу!
— Здравствуйте товарищ Фатеев! — нараспев сказал дядя Моня. — Неужели на улице идет снежок!? — спросил еврей, тряся своей бородкой, словно чего-то испугался.
— Да, пошел нежданно, да такой крупный, как зимой! — сказал Фатеев, стряхивая с фуражки белые хлопья.
— Я что-то плохо сделал? — спросил Блюм, глядя через свои круглые очки.
— Да нет же… Сапоги как раз впору. Хоть на танцы одевай. Я хотел отблагодарить вас за пошив. Уж больно хорошо сидят. Словно литые! — сказал Фатеев, и положил какой-то узелок на сапожный стол.
— Что вы, что вы, товарищ Фатеев! Моня Блюм уже взял с вас то, что мне по прейскуранту полагается. Мне лишнего не надо!
— Возьмите, это в честь первого снега, — утвердительно сказал Фатеев.
В тот момент, когда Фатеев разговаривал с сапожником, по спине Валерки тек холодный пот. Он переминался с ноги на ногу, испытывая жуткий страх от присутствия НКВДешника такого ранга. Одно малейшее движение, одно слово и Фатеев признает его по ориентировке, которую, наверное, уже разослали чекисты по всем милицейским участкам.