Я - Русский офицер!
Шрифт:
— Краснова, ты? — спросил мордатый офицер с красным от водки лицом.
В ту секунду от него дурно пахло луком и перегаром деревенской сивухи, которую, судя по всему, он пил незадолго до ареста Светланы.
— Да! — ответила Краснова.
— Почему так долго не открывали? Что, прятали улики!? Шифровки в печи жгли?
— Мы спали, нужно было одеться, — сказала мать уже более спокойным и ровным голосом.
— Панфилов, глянь на кухню, может, они какие вещдоки палили в печке? Эти суки контрики на все способны!
— Есть, товарищ капитан, —
Капитан, схватив Светлану за предплечье, сопроводил ее и Валерку в комнату. Наугад нащупав рукой выключатель, он включил свет и толкнул мать и сына в комнату.
— Ну, шо, господа шпиёны, будем собирать вещички? — спросил капитан, ерничая над их горем. — Вот мандат на ваш арест.
Выдвинув стул, он уселся на него задом наперед, облокотившись на спинку. НКВДешник достал папиросы и, дунув в гильзу, прикурил от немецкой бензиновой зажигалки. В тот миг Валерка вспомнил эту зажигалку, которую совсем недавно подарил его отцу один из немецких летчиков, приезжавший на завод.
— Так, господа шпиёны, собирайте вещички! Два комплекта нижнего теплого белья, ложка, миска, кружка. Можно нескоропортящиеся продукты. Можно одеяло, — говорил НКВДешник словно по-заученному, дымя папиросой.
Из кухни в комнату вошел лейтенант. Он с треском откусил наливное яблоко, которое взял там без спросу с кухонного стола и, чавкая, прожевав, сказал:
— Семеныч, нет там ни хрена никаких документов! Печь еще не топлена! Все чисто.
— А откуда им там взяться, дурень! У них два месяца назад уже был обыск. Ты че, летеха, вообще ничего не всекаешь? Ничего, обвыкнешься, салабон! — сказал старший.
— А, а, а, понял, — ответил лейтенант, и вновь откусив яблоко, уселся на диван, закинув ногу на ногу.
— Че стоишь? Собирай, сучка, свои манатки, — зло сказал НКВДешник и, доев яблоко, небрежно бросил огрызок на пол.
В груди Валерки в тот миг словно разорвалась противотанковая граната. Ему необычайно захотелось влепить этому холеному чекисту ногой прямо в его наглое лицо. Хотелось отделать его так, чтобы он ползал по полу на карачках, и языком слизывал ту грязь, которую они принесли с собой. С чувством невиданной ненависти, он крепко сжал зубы так, что бугры мышц зашевелились на его скулах. Ничего не говоря, Валерка нагнулся и, подняв злосчастный огрызок, с силой сжал его в кулаке.
— Давай, давай щенок! Чистота залог здоровья, — сказал лейтенант с какой-то странной ненавистью к обитателям этого дома, будто в тот миг перед ним были не граждане страны советов, а заклятые враги и предатели.
— Ты, Панфилов, особо не зарывайся! Дай даме собраться! Чай дорога ей сегодня дальняя в казенный дом. Пусть вещички соберет, как полагается, а то накатает жалобу Фатееву, будут нам и премиальные, и прочие льготы…
Видя, с каким пренебрежением чекисты обращаются к матери, Валерка еще сильнее сжал в руке поднятый огрызок так, что раздавил его, и даже мякоть просочилась сквозь пальцы.
— О, о, о, Семеныч, глянь на этого! Сейчас в драку бросится! Прыщ плюгавый…
— Угомонись, Панфилов, не трогай мальца, ведь она же ему мать, — сказал старший. — Пепельница хоть в этом доме есть? — спросил он, обращаясь к Валерке.
Краснов-младший вышел на кухню и принес отцовскую пепельницу, сделанную солдатами из латунной гильзы артиллерийского снаряда. На ней искусно была выгравирована дарственная надпись, да портрет военного летчика, который улыбался на фоне какого-то неизвестного ему самолета.
— Занятная вещица, — сказал капитан, с любопытством рассматривая тяжелую, латунную гильзу. — Батьке, что ли подарили?
— Да! — сухо ответил Валерка, видя, как мать складывает свои вещи в небольшой узелок.
В тот миг его словно осенило. Он вспомнил о револьвере «Сент-Этьен», который был спрятан им в подвале по просьбе отца. Сейчас это была единственная возможность поквитаться с чекистами и спасти мать.
Мысль, словно шило, кольнула его в мозг, и в груди загорелось желание всадить в этих страшных людей весь револьверный барабан. Он, как сын, знал, что его родители ни в чем не виновны. Они были святыми, но по чьей-то чужой воле, по чьему-то ложному навету стали заложниками этого времени.
В Валеркиной голове одна идея сменяла другую, изыскивая всевозможные варианты его дальнейших действий. Как он ни старался исключить расправу, все его думки сходились только на этом револьвере. Он уже чувствовал тяжесть оружия в своих руках, чувствовал холодок вороненого металла и представлял, как огромные пули, выпущенные им, просто разорвут на части тела этих непрошеных и наглых гостей.
— Ну что, стерва, собрала свои хотули? — спросил капитан Светлану Краснову.
— Я готова, — ответила Валеркина мать спокойным и ровным голосом.
— Ну, раз готова, то пошли!
НКВДешники поднялись и, пропустив вперед Валеркину мать, собрались, было идти, но…
Валерка как-то спонтанно и абсолютно без слез, бросился ей на шею. В последний раз он крепко обнял ее, прижав к своей груди. Он целовал её щеки, стараясь хоть на минуту, хоть на секунду задержать мать в своих объятиях. В ту же секунду молодой лейтенант грубо оттянул его за плечо, и со всего размаха ударил Валерку в скулу так, что тот упал на пол.
Валеркина мать, видя как здоровый мужик ударил её сына, заорала:
— Что ж вы делаете, люди вы или звери? Он же еще ребенок!
— Прочь с дороги, щенок! Раз ты ребенок, готовься. Завтра поедешь в приют для таких же, как ты. А квартирку мы опечатаем, до особого распоряжения ЧК. Ты понял меня, стервец??? — спросил лейтенант, и когда все вышли, с силой захлопнул за собой двери.
Валерка, вытирая рукой кровь из рассеченной губы, поднялся с пола, но дверь, за которой скрылась спина матери уже закрылась.
В тот миг что-то тяжелое и гнетущее навалилось на него. К горлу вновь подкатился комок горечи, а к глазам слезы.