Я в Лиссабоне. Не одна (сборник)
Шрифт:
— Ведь мы же могли все это время провести в постели — как жалко, что мы этого не сделали.
В ответ на это учитель пнул ступеньку, а Сима сказала:
— Поцелуй меня! — И он поцеловал ее недвижными солеными губами.
Той ночью ей приснилось, что она ждет его у входа в цирк, куда входят и зрители, и участники представления: клоуны, жонглеры, карликовые лошади, — а его все нет и нет. Она смотрит на часы — сама боялась опоздать, но троллейбус вовремя подошел. Хоть бы ее друг успел, хоть бы и ему повезло с транспортом! Но представление уже началось — даже если он придет, его уже не пустят. Сима проснулась от душераздирающей жалости к нему, оттого, что он не увидит ни клоунов, ни
И вот еще одна беспокойная ночь: она никак не могла заснуть, наверное, с ней все-таки случился маленький солнечный удар, пока ждала электричку. Сима ворочалась с боку на бок и смотрела, как ночной бриз надувает занавеску, но прохладнее от него не становилось, и уже небо в окне начинало сереть, и звуки с улицы доносились все громче — южное утро наступало с ликованием, которое не зависело ни от приезжей девушки, ни от ее друга учителя.
В номере раздался телефонный звонок. Сима Волкова сняла трубку, и администратор произнес: «Соединяю». Послышался незнакомый голос:
— Привет, Сима! Ты меня помнишь? Это вчерашний парень! Таксист.
— Да, помню, — ответила она. — Хочешь приехать?
— Можно? Да, хочу!
Она положила трубку, сама не веря, что только что позвала незнакомого человека к себе в номер, и подумала: «Наверное, он не придет».
Сима ждала больше часа, не слезая с постели, не завтракая, и в конце концов решила, что он не придет.
Но вдруг опять раздался телефонный звонок. «Вас тут внизу дожидаются», — сказал администратор, и она спустилась в холл. Там… стоял таксист, и она пригласила его подняться, правда, пришлось заплатить администратору, потому что тот возражал: мол, посторонние не могут находиться в номере.
«До чего шикарный номер!» — заметил парень, когда они поднялись. А ей и в голову не приходило, что эта комната хоть чем-то хороша: кровать, тумбочка, телефон на ней, окно, выходящее на шумную улицу. Таксист спросил, можно ли здесь курить, но она ответила, что нет, взяла его за руку, а он поцеловал ее податливыми и сильными губами, после чего она уже не могла остановиться.
Горничная собиралась постучаться, чтобы пропылесосить и поменять белье, но услышала стон и широко улыбнулась, блеснув фиксой. К женскому голосу присоединился мужской.
«По вою ясно: блондинка с брюнетом, — рассуждала горничная, когда отпирала соседний номер. — Опять начали. Брюнет, видать, жилистый. На груди густой волос. А у блондинки небось красный лак на ногтях, и она его этими когтями царапает, а потом в спину как вцепится — у мужика отметины будут!»
Горничная сняла наволочки, пододеяльник, простыню. «Блондинка под ним ужом вертится, сиськи теперь такие большие у девок стали, искусственные. А он давай наяривает, вон как кровать скрипит. Мой-то, пока нутро не сгнило, тоже в этом деле был хорош. Я ему говорила: „Желанный ты мой…“ — и на колени становилась, и в рот брала, будто молилась. Под ним лежала, а он меня придавливал, как сто пудов счастья. Я-то все сердилась, что он небритый — щетина его кололась. А только где же он теперь, голубь мой незабвенный, серденько мое».
Владимир Лорченков
Зови его Бембик
Первые признаки того, что она наставляет мне рога, были похожи на легкий ветерок и редкие капельки, не предвещающие ничего, кроме летнего дождичка. Такие, знаете, после которых в течение получаса небо темнеет, в воздух взмывают фонтаны пыли, а потом наступает апокалипсис и
Короче говоря, я видел, что она недовольна мной, но не предполагал, что дело может зайти так далеко.
Ведь Инга была отличной женой, прекрасно готовила и была, в общем, терпимым вариантом спутницы жизни. Несмотря даже на то, что раз в месяц заставляла меня ходить в гости к ее папочке. Состоятельному бизнесмену, который жил в собственном домище в пять этажей (об этом даже писали репортажи в местных газетах): с бассейном, водными горками и крокодилом. Что удивительно, в доме жила его жена. Что еще удивительнее, это была та самая женщина, на которой он женился лет тридцать назад, которую трахал и которая родила ему дочь. Ага, Ингу. Которая, в свою очередь, выросла, пошла учиться на художницу и влюбилась в своего сокурсника. Ага, меня. Ну, а я, побывав в гостях у телки, которая в меня влюбилась, понял, что лучшее, что я могу сделать, — это жениться на ней. Что мы и проделали.
— Думаешь, я не понимаю причину твоего острого желания повести мою малышку под венец? — спросил меня папа, как я немедленно стал называть этого мудака. — Желания, блядь, жить на мои деньги и ни хера не делать? — обнял он меня покрепче.
— Уверяю вас, я ЛЮБЛЮ вашу дочь, — ответил я ему, причем очень искренне.
Он поглядел на меня недоверчиво и пошел поздравлять Ингу. С ней, конечно, все было вовсе не так просто, как я говорил ее папаше. То есть она мне, конечно, нравилась. Ей было двадцать лет, у нее была гладкая на ощупь кожа, веснушки — а меня, знаете, это всегда заводило, — сиськи что надо, и трахалась она с удовольствием. Не знаю, любил ли я ее, но всех этих ее достоинств было вполне достаточно для того, чтобы жениться в двадцать лет. Тем более если ваша избранница — дочь богатейшего чувака в городе. Само собой, я сделал ей предложение, и мы поженились. И ее злоебучий папаша, делая вид, что обнимает меня, шептал мне на ухо всякие гадости, например, как он мне яйца оторвет, если я посмею обидеть его дочурку и не буду работать, чтобы содержать ее как надо.
— Вы просто ревнуете, папа, — сказал я, оглядывая зал самого роскошного ресторана города, снятый на его, конечно, деньги.
— Не называй меня папой, — говорил он, напряженно улыбаясь.
— Ладно, папа, — говорил я, — я не стану называть вас папой больше.
— Идиот, — говорил он, — думаешь, ты, блядь, подцепил дочку богатых родителей — так самого бога за яйца поймал?
— В принципе, да, — говорил я.
— Ну, может, ты хотя бы художник великий? — спрашивал он с усмешкой. — Великий и непризнанный, блядь, гений?
— Боюсь, я ошибся с выбором профессии, — сказал я горько, — и все еще не нашел себя. Так что пока посижу дома, — сказал я.
Он от злости чуть фаршированной рыбой — да, конечно, они были евреи — не подавился. Так что пришлось мне похлопать его по спине. Все умилялись.
А я улыбался Инге и мял под столом ее задницу.
Она улыбалась мне и норовила потрепать меня по ширинке.
Ну, знаете, как бывает это в двадцать лет… Я обнял ее покрепче и покраснел на предложение тамады вспомнить, как мы познакомились. Инга глянула на меня и тоже покраснела. А дело было так: к нам в общежитие пришел парень с третьего курса и спросил, кто хочет трахнуть второкурсницу, которая напилась у них на вечеринке и жаждет мужика, но трахаться не по любви отказывается, а с ними со всеми она уже давно перетрахалась, так что ей явно нужно что-то новенькое. Вызвался я. Мужика хотела Инга. Случилось все это с месяц назад.