Я вернусь...
Шрифт:
– А я тебе все объясню, – живо откликнулся Мирон. – Вообще-то, это не положено и даже запрещено, но я-то знаю, что ты – могила... Вот сейчас встанем, пойдем в один шалман – тут недалеко, метров двести, мы с тобой мимо него пробегали, там открыто круглые сутки, – и я тебе все объясню.
– Нет, ты точно рехнулся, – садясь в снегу, сказал Юрий. – Какой шалман?! В таком-то виде... Да нас на порог не пустят!
– Пустят, – заверил его Мирон, – еще как пустят. Меня там знают, я туда еще и не такой приползал. Давай, помоги мне встать. Сам уложил – сам теперь и поднимай, конь здоровенный...
Глава 6
Зимин попал в Клуб где-то в середине июля, то есть тогда, когда Клуба еще и в проекте не было, а был только Адреналин, носившийся со своим открытием как с писаной торбой и даже не успевший еще ни с кем этим своим открытием поделиться. Иными словами,
Семен Михайлович Зимин в детстве и ранней юности носил кличку Буденный, поскольку был полным тезкой прославленного кавалериста и рос в те времена, когда этого кавалериста помнили не только одни пенсионеры. С детства же Буденный дружил с учившимся в параллельном классе и жившим в соседнем дворе Лехой-Рамзесом, впоследствии получившим немного обидную, но гораздо более точную кличку Адреналин. Оба росли без отцов, и вообще, в судьбах Буденного и Рамзеса было очень много общего – в частности, то обстоятельство, что пробиваться к более или менее нормальной, обеспеченной жизни обоим пришлось, что называется, с нуля, безо всякой поддержки, самим, из грязи, убожества и нищеты последних, как тогда казалось, московских коммуналок. И они таки пробились, каждый своим извилистым путем, как два плутающих дождевых червя, но ни на час не теряли при этом дружеской связи. Бог знает, на чем держалась эта их связь чуть ли не три десятка лет и почему она не оборвалась, как это часто бывает, сразу же по окончании школы. Тем более что Буденный и Рамзес, при всем сходстве их судеб, сами совсем не походили друг на друга.
Сенька Зимин по прозвищу Буденный не имел в своем активе ни быстрого ума, ни неотразимого обаяния – ровным счетом ничего из того, что сделало Адреналина тем, кем он стал к тридцати пяти годам. Зато у Буденного было железное упорство и твердая решимость выйти в люди, не в слесаря какие-нибудь и не в машинисты, блин, тепловоза, а в настоящие, большие люди.
После школы он с большим трудом – буквально все в жизни стоило ему большого труда, но Буденный привык и не жаловался, – поступил в химико-технологический. Кто-то напел ему в уши, что светлое будущее человечества на восемьдесят пять процентов зависит от большой химии, а он поверил. Это была последняя отрыжка полученного им в семье и школе романтического воспитания – хотелось ему, видите ли, стать полезным и даже незаменимым членом общества, академиком, там, или, скажем, министром, – но уже к концу третьего курса до него стало понемногу доходить, что на стезе большой химии ничего особенно приятного ему не светит и что мир устроен совсем не так, как его учили в школе, а так, как в старом анекдоте про генеральского сынка, которому втемяшилось стать адмиралом. Так папа-генерал прямо ему на это ответил: "Ничего не выйдет, сынок, быть тебе, как я, генералом бронетанковых войск". – "А почему?" – спрашивает недогадливый сынок. – "А потому, мой мальчик, что у адмирала тоже сын имеется".
Сыновья имелись и у министров, и у академиков, и даже у директоров гигантов большой химии. А не сыновья, так дочки, а если не дочки, то племянники или племянницы... Словом, на этом празднике жизни Сеньке Буденному была изначально уготована роль официанта – подай-принеси, отойди-подвинься.
Тем не менее Зимин, стиснув зубы, закончил институт. Без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек – это он усвоил твердо. Без какого-никакого диплома с тобой нигде и разговаривать не станут. Кому ты такой нужен – хоть здесь, хоть за границей?
Одним словом, когда грянули времена кооперативов и частного предпринимательства, Зимин активно ударился в бизнес. Здесь ему тоже пришлось довольно туго, поскольку никакого начального капитала у него и в помине не было, а братва наезжала, и в каждом официальном кабинете за каждую паршивую бумажонку приходилось платить, платить и еще раз платить. Но он прорвался, оставив на всевозможных рогатках и препонах половину собственной шкуры и добрую треть мяса, а когда, прорвавшись, огляделся вокруг бешеными, все еще налитыми кровью глазами, обнаружил на очень небольшом удалении от себя фирму Рамзеса-Адреналина, которая занималась почти тем же, что и его контора, и с которой ему сам бог велел иметь дела.
И пошло и поехало. Бизнес у них шел неплохо и шел бы еще лучше, если бы не Адреналинова страсть к игре, из-за которой не только сам Адреналин, но и его верный друг и партнер Зимин не раз оказывались на самом краешке финансовой пропасти, откуда нет возврата. Один лишь Зимин знал разгадку пресловутых Адреналиновых чудес, когда
После третьего крупного проигрыша Зимин имел с Адреналином длинный и нелицеприятный разговор – не дружеский, нет, а такой, какой бывает между деловыми партнерами, когда один из них начинает валять дурака и крупно подводить другого. Адреналин тогда твердо пообещал взять себя в руки, и, возможно, именно это обещание послужило причиной его отчаянного отказа играть на активы собственной фирмы – отказа, который привел к таким непредсказуемым последствиям.
Зимин ничего об этих последствиях не знал. Он вообще ничего не знал, кроме того, что Адреналин опять играл, проигрался в пух и прах, учинил безобразное побоище в чужой квартире и был заточен на пятнадцать суток за антиобщественное поведение. Отсидка в милиции привела к срыву одной очень крупной и, что самое обидное, долгосрочной сделки с американцами, сулившей просто фантастические барыши. Зимин сражался за эту сделку, как лев, в течение целых восьми месяцев, и вот все пошло козе под хвост из-за очередной выходки неисправимого Адреналина!
Поэтому нет ничего удивительного, что Зимин пулей примчался в офис Адреналина, как только узнал, что этого мерзавца выпустили из кутузки. Он всю дорогу пытался придумать речь – выдержанную, культурную, без крика и брани, но такую, чтобы даже этот отморозок наконец понял, какое он, в сущности, подлое дерьмо. Однако в голове все время крутилась самая что ни на есть нецензурная брань, и в офис к Адреналину Зимин прибыл, находясь уже в последнем градусе бешенства.
То есть это он так думал, что в последнем. В тот день ему предстояло узнать много нового о себе и окружающем мире, и одним из его открытий было то, что самого последнего градуса у бешенства не бывает.
Это самое первое свое открытие он сделал, когда, вихрем ворвавшись в приемную Адреналина, обнаружил, что секретарши на месте нет, дверь кабинета заперта, а из-за нее доносятся хриплые женские стоны самого интимного свойства. Зимин покосился на пустое кресло секретарши, вполголоса отпустил крепкое словцо и решил немного подождать – в конце концов, это не могло продолжаться долго. Прошло десять минут, потом двадцать, потом полчаса, а стоны за дверью не только не стихали, но, напротив, становились все громче и утробнее, пока не превратились сначала в крики, потом в вопли и, наконец, чуть ли не в визг, непрерывный и пронзительный. Терпеть подобное издевательство у Зимина просто не осталось никаких сил, поэтому он пулей сорвался с кресла, подскочил к двери кабинета и с ходу забарабанил в нее кулаком.
Он успел слегка запыхаться, когда из-за двери сквозь непрерывный бабий крик раздался задыхающийся голос Адреналина:
– Пошел в жопу, дурак! Я занят!
Это было чересчур. Зимин повернулся к двери спиной и трижды изо всех сил саданул по ней каблуком. В ответ в дверь что-то тяжело и глухо ударилось изнутри – похоже, стул. Зимин снова забарабанил по двери каблуком и, срывая голос, заорал:
– Алексей, открой немедленно! Это я, Зимин!
Вопли и стоны за дверью сразу пошли на убыль и наконец смолкли. Через минуту, которая показалась Зимину вечностью, замок щелкнул, дверь приоткрылась, и из нее боком выскользнула секретарша. При виде ее у Зимина отвисла челюсть. Это было еще то зрелище! Растрепанная, красная как рак, потная, задыхающаяся, со странно косящими и опасно вытаращенными, почему-то жутко удивленными глазами, в размазанной до самых глаз помаде и с потекшей тушью, двигалась она как-то очень неловко. Зимин даже не понял, в чем дело, а когда понял, схватился за голову: девчонка просто не могла держать ноги вместе и шла враскорячку, как, пропади она пропадом, корова после случки. Жакет у нее был застегнут сикось-накось, через две пуговицы на третью, и из выреза криво и очень откровенно свешивался беленький кружевной лифчик – весь целиком, за исключением единственной бретельки, на которой он и держался.