Я все еще влюблен
Шрифт:
— Господин премьер-министр! Я чрезвычайный уполномоченный временного революционного правительства Пфальца…
— Извините, вы не по адресу, — остановил его Маркс и указал рукой на противоположный конец стола.
Все сдержанно улыбнулись, а Энгельс чуть не расхохотался и вполголоса сказал:
— А жаль! «Премьер-министр Маркс!» — звучит неплохо.
Уполномоченный был несколько разочарован: Маркс ему сразу чем-то понравился. Он подошел к Брентано:
— Прошу извинить. Николаус Шмитт. Дело крайне срочное, и потому я не мог ждать вашего официального приема,
— В чем дело? — Брентано был явно раздосадован. — У нас тут, как видите, обед.
— Понимаю. Еще раз прошу прощения, но время не терпит. Я могу говорить все, что нужно?
— Да, здесь только члены правительства и люди, пользующиеся нашим полным доверием. Постарайтесь коротко. Садитесь.
— Хорошо. Я буду краток. Мое правительство предлагает вам объединить Пфальц и Баден под властью единого правительства или, по крайней мере, установить общее военное командование.
— О! Энергичная мера! — воскликнул Брентано. — Но такие вопросы не решаются за обедом, господин Шмитт.
— Я, конечно, и не требую от вас немедленного ответа, — сказал тот. — Но есть и такой вопрос, который надо решить тут же: у нас острая нехватка ружей, артиллерии, боеприпасов. Дайте нам их, и через несколько дней крепости Ландау и Гермерсгейм будут наши!
— Но у нас нет излишков ни того, ни другого, ни третьего. Правда, господин Эйхфельд? — Брентано жалел, что так опрометчиво позволил Шмитту здесь, в присутствии Маркса и Энгельса, излагать свои предложения и просьбы. А впрочем, может быть, это избавление от еще больших неприятностей, которыми мог закончиться обед?
— У нас нет излишков! — тупо поддакнул Эйхфельд.
— Не забывайте, господа, — сказал Энгельс, — что Пфальц — это в прямом смысле слова ваш левый фланг. Чем он крепче, тем надежнее ваше положение.
— Но мы не можем помогать другим за счет собственного ослабления. — Брентано нервно откинулся на стуле. — Мы уже и так оказали некоторую денежную поддержку Пфальцу…
— Простите, господин премьер-министр, но она не покрыла и ничтожной доли наших потребностей, — мрачно проговорил Шмитт.
— Мы еще отменили и мостовую пошлину между вашим Людвигсхафеном и нашим Мангеймом — это новая материальная помощь вам.
При этих словах Маркс и Энгельс о чем-то пошептались, после чего Маркс с недоумением в голосе сказал:
— Господин Брентано, когда мы с Энгельсом из Мангейма перебрались на левый берег Рейна, то там, в Людвигсхафене, с нас действительно никто не взял пошлины, но, когда мы возвращались в Мангейм, на баденскую землю, таковая была с нас взыскана.
Над столом прошелестел недоуменный ропот. Брентано в замешательстве заерзал на стуле:
— Это какое-то недоразумение.
— Никакого недоразумения здесь нет! — почти выкрикнул Амандус Гёгг. — Это делается систематически — мне доподлинно известно. Договор об отмене мостовой пошлины соблюдается односторонне. Получается, что выгоду из договора извлекаем только мы.
— Я прикажу разобраться в этом, — пробормотал Брентано, прекрасно знавший, что так оно на самом деле все и есть, и потому еще более раздосадованный таким неожиданным поворотом
— Все. Но я хочу добавить, что, по имеющимся у нас сведениям, прусские войска уже концентрируются в районе Саарбрюккена, в непосредственной близости от нашей границы. Видимо, свой первый удар они намерены нанести в направлении на Хомбург.
— Хорошо. Мы это все обдумаем и взвесим. Я приму вас в шесть часов вечера.
— Я буду ровно в шесть, — сказал Шмитт и решительной походкой направился к двери.
Некоторое время в зале царила почти полная тишина, только изредка раздавался звук передвигаемой посуды, бокалов или перекладываемых ножей, вилок.
— Как же вас понять, господа? — наконец заговорил Брентано. — С одной стороны, вы утверждаете, что мы непоправимо упустили время и тем весьма ухудшили свое положение, а с другой — вы все-таки призываете к походу на Франкфурт. Не окажется ли этот поход с самого начала обреченным на неудачу?
Энгельс не спеша сделал глоток вина и ответил:
— Да, господин премьер-министр, вы упустили время, и вы с каждым часом ухудшаете свое положение, вы сделали это даже только что на наших глазах, отказав в немедленной помощи Пфальцу. Если сведения о концентрации пруссаков на западе, в районе Саарбрюккена, верны, то, значит, вас уже берут в клещи: с востока и северо-востока ударил генерал Пёйкер.
— Так о походе ли думать нам в таких условиях? — навалился грудью на стол Эйхфельд.
— О походе! — Энгельс поднялся. — Лишь овладение Франкфуртом, только расширение восстания, придание ему общенемецкого характера может еще его спасти. Иначе вас легко и просто задавят как маленький провинциальный бунт. Да, ваши шансы сильно понизились, но они еще есть. Сейчас ваш успех во многом зависит от международных событий, главным образом во Франции и в Венгрии: если в Париже начнется новая революционная волна, если Гёргей двинет на Вену революционные венгерские войска, то это окажет вам огромную помощь. А ни то, ни другое событие не представляются нам фантастическими.
— Вы хотите ввергнуть нас в пучину новых кровавых событий огромного масштаба, — вдруг словно проснулся Струве. — А ведь мы ценим свою революцию прежде всего именно за то, что пока все обошлось так тихо и мирно. Вы забываете, что мы маленькая страна. Мы хотели бы жить так, как вот уже двадцать лет живут в соседней с нами Швейцарии…
— О, понимаем! — усмехнулся выведенный из себя Энгельс. — Ваш идеал — небольшая буржуазно-крестьянская республика. Маленькое поле деятельности для маленьких непритязательных людей. Государство в виде несколько расширенной общины, кантона. Маленькая промышленность, маленькая торговля, маленькое богатство и маленькая бедность. Я бывал в Швейцарии и все это видел воочию. Ни внешней политики, ни активного участия в истории. Только внутренняя политика, сведенная к мелким распрям в семейном кругу. Тихая, уютная жизнь, полная благочестия и респектабельности. Этакая безмятежная Аркадия. Главная забота ее жителей — не оставить следа в истории. Вы мечтаете об этом!