Я все еще влюблен
Шрифт:
— Позвольте, господин Трост, — вмешался владелец трех крупных шелкопрядильных фабрик желтолицый горбун Джон Понди. — Задавать такие вопросы не корректно. В конце концов, это коммерческая тайна…
— Ах, какие теперь, к черту, тайны! — вспылил Трост. — У меня находится в пути на кораблях тридцать пять тысяч мешков кофе, и каждый мешок, прибыв в Англию, станет дешевле на фунт стерлингов. Значит, господин Понди, я теряю на этой операции тридцать пять тысяч фунтов. А это четверть всего состояния нашей семьи. Вот вам моя тайна, съешьте ее!
Казалось,
— Разумеется, и наша фирма несет ущерб, господин Трост, так что все мы сейчас, как в судный день, находимся в одинаковом положении.
— Но почему вы так беззаботны и веселы, черт возьми, почему у вас такое радостное настроение? — не унимался кофейный торговец.
Энгельс видел, что его настроение злит не одного Тро-ста, а всех, но это-то ему и нравилось, ему хотелось еще подлить масла в огонь, и он сказал:
— Вероятно, потому, господин Трост, что наша фирма пока все-таки понесла гораздо меньший ущерб, чем вы. Я лично потерял лишь триста фунтов; после выплаты дивидендов при благоприятном исходе эта сумма может упасть даже до ста восьмидесяти фунтов.
— На вашем месте я бы и в этом случае не радовался. Разве сто восемьдесят фунтов валяются на дороге? — мрачно пробубнил Трост.
— Я думаю, — Энгельс оценивающим взглядом прицелился в Троста, — что вас может ввергнуть в безграничное уныние утрата даже одного пенса.
— Пенс — это тоже деньги! — вызывающе выпалил Трост. — И я знаю, как из пенсов делать фунты.
— Да, конечно, вы знаете, — охотно согласился Энгельс и отвернулся от Троста. — Надо иметь в виду, господа, что сейчас стоят морозы и дуют восточные ветры, из-за чего ни один корабль не может прибыть в Англию. Если это продлится еще одну-две недели, то цены на все продукты наверняка повысятся.
— Вы в этом уверены? — тревожно спросил кто-то.
— Абсолютно! — беззаботным тоном подтвердил Энгельс. — Как и в том, что при первом же западном ветре, который пригонит огромный флот, цены еще более стремительно полетят вниз, безжалостно разрушая все попытки взвинтить их.
— Значит, нам надо молить бога о восточном ветре? — спросил Трост.
— Все предприниматели Манчестера, кроме вас, сударь, — Энгельс легко повернулся на каблуках к вопрошавшему, — уже давно забыли все другие молитвы.
Трост что-то хотел ответить, но в это время, довольно бесцеремонно оттолкнув его, в самую середину столпившихся фабрикантов и кузнецов ворвался небольшого роста тщедушный человечек и перепуганно затараторил:
— Вы слышали, господа? Вы слышали?.. Вчера в Фейлсуэрте рабочие повесили чучело своего фабриканта Лидла!..
— Кто вам сказал? — перебил тщедушного вестника Поттер.
— Да сам Лидл! Он здесь, вон стоит!
Все посмотрели в сторону, куда указывал человечек. Шагах в пятнадцати в окружении нескольких биржевиков стоял сухопарый элегантный джентльмен и что-то рассказывал,
— Вот человек и прославился, — тоном отчаянного завистника сказал Энгельс.
— Как можно над этим шутить! — возмутился тщедушный. — Вчера они повесили чучело Лидла. А вы уверены, что завтра они не захотят продолжить эту ужасную игру? Вы уверены, что завтра они не повесят чучело Пальмерстона, а послезавтра?!
— Я уверен в том, — Энгельс сверху вниз добродушно посмотрел на человечка, — что долго пробавляться чучелами рабочие не станут.
— Что?! — у тщедушного задрожала челюсть. — Вы допускаете мысль… — дальше он говорить не мог.
— Вполне допускаю, — Энгельс кивнул головой. — Но утешением тут может служить другая мысль: если правильна пословица «кому суждено быть повешенным, тот не утонет», то правильно будет сказать и наоборот: кому суждено утонуть, того не повесят. Так как многим из присутствующих сейчас в этом зале предстоит утонуть в волнах кризиса…
— Оставьте, господин Энгельс!
— Но разве это не правда? Разве уже не утонули около двадцати фабрикантов в нашей шелковой промышленности? Разве не пошли на дно Беннок, Туэнтимен и Ригг? А за границей! Шрёдер — в Гамбурге, Хаймендаль, Линде, Трапненберг — в моем родном Вуппертале. В Вене обанкротились сто пять фирм. В Америке картина еще выразительней… Ясно, что этим людям уже никак не грозит опасность быть повешенными. Кто же вешает утопленников!
— Ах, лучше бы вас не слушать! — в сердцах воскликнул до сих пор молчавший Джемс Тернер, очень богатый шестидесятилетний фабрикант, член парламента. — Я хочу узнать у господина мэра, правда ли, что в последнее время в нашем городе были случаи грабежей и даже — страшно сказать — убийств.
Поттер ответил не сразу, видимо, ему не очень-то хотелось говорить на эту тему, но потом, приняв во внимание, что находится все-таки в своем кругу, он выдавил из себя:
— Да, господа, такие случаи имели место. Более того, я не хочу от вас скрывать, что число их день ото дня растет…
— Странно, если бы дело обстояло иначе, — сказал Энгельс. — Ведь безработных становится все больше. Сперва они лишь бродят по улицам и нищенствуют, но потом им приходит в голову вполне естественная в их положении мысль: а не позаимствовать ли у братьев во Христе — купцов и фабрикантов, когда они встретятся в темном переулке, некую толику их накоплений?
В это время в дверях зала появился Ричард Кук, один из совладельцев огромной текстильной фабрики на Оксфорд-род. Он окинул взглядом публику и, почему-то остановив свой выбор на группе, в которой стоял Энгельс, подошел к ней.
— Господа! — с вызовом бросил Кук, и от него пахнуло вином.
«Прийти на биржу в подпитии? И в такое время? — подумал Энгельс. — Этого с английскими деловыми людьми, вероятно, не случалось еще от века».
— Господа! — повторил Кук. — Мы распродаем своих охотничьих лошадей и собак. Гончих уже продали, остались сеттеры. Кто купит? Уступим по дешевке…