Я выбираю солнце
Шрифт:
Перед Новым годом папа пришёл домой с огромным мешком, разжился в своём институте. Мандарины, давно исчезнувшие с полок элитные конфеты «Трюфели», розовые весёлые баночки мармелада с надписью «Апельсинные и лимонные дольки» и много ещё разной остродефицитной вкуснятины вывалил на диван. Весь вечер они увлечённо собирали подарки, Злата по-честному поделила на шесть кучек, строго выстраивая иерархию важных в жизни людей.
– Мне, Андрюше, папе, бабе Рае, Бабане, Изольпалне.
Поделила на всех, никого не обидела, правда, затем три кучки объединились в одну, а конфеты вытаскала сама.
Растроганная преподавательница смахнула выкатившуюся слезинку, с достоинством княжны кивнула и сказала:
– Благодарю великодушно!
В ответ Злата тоже получила подарок – один из мольбертов-раскладушек, простой карандаш «Koh-i-noor» с золотым тиснением и голубую коробочку с надписью «Ленинград», настоящие профессиональные акварельные краски. Достать подобную редкость и в добрые времена было сложно, а на пике перестройки практически невозможно.
– Не надо, Изольпал-лна, – пыталась возразить смущённая баба Рая. – Денег-то каких стоит!
– У папы попросим, – быстро вставила Злата, сердито глянув на неё. Если у папы денег не хватит, то она готова распечатать свою копилку-собачку, лишь бы заполучить вожделенные подарки.
– Берите, Раечка, не стесняйтесь. На тот свет с собой не заберу, а Златочке на первое время пригодится.
– Ой, да что ж вы говорите. Жить да жить ещё, а то и своим бы кому отдали.
Изольда Павловна чиркнула зажигалкой, глубоко затянулась и отвернулась к окну. Долго смотрела, не шевелясь, на узорный переплёт заснеженных веток на сером акварельном небе. Злата встревожено думала: хоть бы отдала, хоть бы отдала просто так! Деньги они с Андрюшей копили на важное дело – велик в деревню купить. Мечта одна на двоих – лихо пронестись вниз по улице до озера, позвякивая блестящим звоночком. Так и виделось: Андрюша уверенно заруливает, привстав на педали, а она весело подпрыгивает, сидя на багажнике.
– Мои меня уже заждались, – с грустью улыбнулась, оборачиваясь, Изольда Павловна. На светлом лице её, покрытом сеточкой глубоких морщин, отпечаталась накопленная за долгую жизнь усталость. – Племянник один остался, пройдоха, не по моей линии. Так что, забирайте. Да и Виталию Геннадьевичу передайте, может, картины его заинтересуют. О деньгах пусть не беспокоится, просто подарю.
Злата выдохнула с облегчением и всю дорогу до дома помогала тащить бабе Рае мольберт. Крепко держала его, когда та отдыхала, и радовалась, что не пришлось деньги потратить. А папа сначала сказал – неудобно бесплатно брать, но Злата уговаривала, используя весь наработанный арсенал женских хитростей.
– Ну, папочка, родненький, пожалуйста, – канючила она, чуть не задушив его сверх ласковыми объятиями. Зацеловывала, защекотывала пушистыми волосами, повторяя: – Знаешь, как там красиво? Не зна-аешь, в сто раз лучше, чем в музее!
Уломала. В конце зимних каникул они набрали деревенских гостинцев и вчетвером, с бабой Раей и Андрюшей, отправились в гости. Массивная дубовая дверь неприветливо встретила приклеенной поперёк полоской бумаги с печатью. Папа помрачнел, а баба Рая мгновенно побледнела и беззвучно зашевелила губами. Сверху спускался пожилой мужчина с бестолково тявкающей болонкой на поводке. Он остановился возле них и угрюмо сказал:
– Схоронили, два дня уж как схоронили. А вы-то кто, тоже родственники? Поналетели, вороньё! При жизни бы….
– Нет, нет, мы уроки брали, – поспешно перебил папа и покраснел.
– А-а, ученики. Много их было, и никто даже…. Эх, жизнь, какая женщина! А умерла в одиночестве.
Они перешли дорогу и в молчании брели вдоль замёрзшей реки. Стелилась под ноги позёмка, колючий морозный ветер подсвистывал, обдавал холодом лицо, но ни Злата, ни Андрюша не решались попроситься домой. Как обычно, держались за руки и попеременно оглядывались назад, за их спинами папа под локоть вёл бабу Раю. Та долго всхлипывала и вытирала глаза скомканным клетчатым носовым платком. В руке у отца болталась коричневая матерчатая сумка с уже ненужными гостинцами.
После этого случая Злата впервые осознала слово «смерть». В её понимании оно виделось жирной чёрной линией на бумаге, где «до» – это жизнь, а переступив через черту, человек растворяется, исчезает и никогда больше не появляется. С пониманием пришёл страх: так растворились бабуля с дедулей, так может растаять папа, баба Рая, Бабаня, и она смутно подозревала, что и мама, от которой остался только размытый образ да картина Ренуара в Пушкинском музее, также исчезла без следа. Всё чаще спрашивала у отца, когда мама вернётся из командировки, а он всё убедительнее сочинял истории о секретной работе жены. Потом появились невиданные в СССР подарки от мамы – джинсы, комбинезончики, платья, кофточки невообразимо красивых пастельных тонов, мяконькие, приятные к телу. Однажды Злата открыла огромную коробку, а там принцесса в алом, расшитом серебром, бальном наряде. Самая настоящая принцесса и совсем как живая, наклонишь её, а она песенку поёт на незнакомом языке. Хоть особо и не играла с девчачьими игрушками, но резиновое личико с приметными ямочками на пухлых щёчках, локоны и малюсенькие туфельки на каблучке сразили наповал. Из рук такое диво дивное выпускать не хотелось, она и не выпускала. Эта ни в чём неповинная кукла впоследствии приняла на себя главный удар Златкиного внезапного взросления.
Глава четвёртая
В Краснопресненскую художественную школу Злата не поступила, не прошла по конкурсу, сдали документы в обычную. Огорчилась, конечно, но ещё стояло лето с его назойливым комариным звоном деревни, запахом жарко вздыхающей земли и спелой антоновки, а, значит, с Андрюшей. Родители его приехали в отпуск и на толкучке купили подержанный велосипед «взрослик». Дети на пару без устали гоняли вверх-вниз по грунтовой улице, учились кататься, периодически заваливаясь то в жирную пыльную лебеду у магазина, то в высокую полынь у озера. Только и успевала Бабаня замазывать зелёнкой ободранные локти и коленки, да ворчала:
– Чумовые, от чумовые, что дети, что родители! Купили баловство мне на беду, того и гляди шею свернут.
Сворачивать себе они ничего не собирались. С утра отрабатывали повинность на огороде, продёргивали морковку, пололи грядки. Злата непременно тянула время, ждала – Андрюша закончит свою и на корточках поползёт навстречу. Потом седлали велик и вскачь пускались по деревенским колдобинам, до синяков отбивая попы. С визгом уносили ноги и колёса от заливающихся вслед дворняг или шипящих длинношеих гусаков. К вечеру отмытые и отъетые залезали на полати.
На кухне собирались местные певуньи, выпивали домашней наливочки и душевно затягивали глубокими голосами:
– И тако-ой на небе ме-есяц
Хоть иголки подбира-ай….
Под эту колыбельную Злата с Андрюшей шептались, пока язык ворочался, и обессиленные проваливались в сон. Лёгкий ветерок от распахнутого настежь окна тормошил льняные шторки, поддувал ночной прохладой, наполняя бескрайним счастьем цветные детские сны.
Во время летнего балбесничанья желание рисовать вылетало напрочь, а вместе с ним и наработанные в школьном кружке навыки. Иногда она порывалась что-то начать, но, кроме как разложиться во дворе с художественными причиндалами, ничего не получалось. То коза отвязалась, то куры пролезли через дырку в сетке-рабице, то невесть откуда прилетела бабочка с таинственным названием махаон. Вот её-то как раз очень хочется нарисовать, но для этого нужно сначала поймать. Пока ловили, нашли первые покрасневшие помидоры, а они так и просятся, чтобы их оборвали и съели. Бесконечная каникулярная круговерть кипела, неслась во весь опор, уйма деревенских забот не оставляла времени на любимое занятие.