Я знал его
Шрифт:
– Они были любовниками?
– спросила Мана.
Аоба подумал над вопросом.
– Сомневаюсь. Им же было лишь четырнадцать.
Мана забыла об этом.
– Но они оставались близко друг к другу, - продолжил Аоба, - даже когда начали возвращаться другие люди. Они оба были... потухшими. То есть, Синдзи никогда не был рубаха-парнем, но Аска... как будто её огонь погас.
Он нахмурился.
– Не буду делать вид, будто знаю, что произошло с ними во время Удара, - он специально использовал популярную терминологию, - но это явно было нечто нехорошее.
Он вздохнул.
– Они редко разговаривали, даже
– Они жили сами по себе, вдали от всех остальных. Никто никогда не пытался привести их к людям после того, как те поняли, кем они были. Не знаю. Мне следовало бы попытаться, приложить больше усилий, чтобы достучаться до них. Но я... не знаю. Сначала я их ненавидел. Словно это была их вина, - он покачал головой.
– Эгоистичность в то время была распространённой болезнью. Полагаю, остается ей и сейчас.
Мана кивнула, делая пометку.
– Вы всё ещё их ненавидите, Аоба-сан?
– Нет. Ненависть долго не продлилась. Думаю... я был зол, из-за этой ситуации. Я чувствовал, что они, Дети, облажались. Они должны были спасти человечество от такой судьбы и облажались. Я был зол. Я... я никогда не хотел умереть.
Мана придержала язык за зубами, чувствуя, что он не закончил.
– Однажды, не помню, когда... те дни сливались друг с другом... я гулял и наткнулся на Синдзи. Он нёс продукты в их с Аской дом в старой сгоревшей многоэтажке. Он шёл по разбитой дороге, толком не смотря куда, и споткнулся. Выглядело болезненно, но он просто поднялся и продолжил идти. Его руки сильно кровоточили, а он просто... шёл. Но потом у пакета порвалось дно и все продукты высыпались на дорогу. Он... он просто посмотрел на них, потом незаметно так начал плакать. Не... не разрыдался, а просто тихонько плакал. Он начал подбирать продукты, но ему было не в чем их нести. Поэтому он оставил большую часть. Он все ещё плакал, когда уходил.
Аоба закрыл глаза.
– Вот тогда я и напомнил себе, что он был лишь ребёнком. Вот так долго я это вспоминал. Я забыл это по ходу дела, когда он каждый день рисковал жизнью, сражаясь, - он усмехнулся.
– Словно битва может заставить твой возраст исчезнуть. Словно она решит все проблемы молодости. Боже... он был всего лишь ребёнком...
– То есть вы простили его?
– Больше нечего было прощать. Не для меня. То есть, я не побежал к нему и попытался стать его другом. В то время такого не делали. Ни с кем. Но... в душе... я попытался увидеть мир с его точки зрения. Что-то, чего я раньше никогда не делал. Даже... тогда.
– Вы ещё когда-нибудь контактировали с ним после того случая на дороге?
– Время от времени Синдзи разговаривал со мной. Он спрашивал, вернулись ли майор Кацураги и Аянами Рей, - он покачал головой.
– Они так и не вернулись. Мне приходилось говорить ему это каждый раз, и он просто смотрел на море и кивал себе под нос. Каждый раз он благодарил меня, извинялся за отнятое время и уходил. Это... это всегда заставляло меня себя ненавидеть, с каждым разом всё больше. Он будто знал, что они никогда не вернутся, но всё равно продолжал спрашивать. Продолжал надеяться. Нет, "надежда" - неправильное слово. Это было бесполезно, безнадёжно. Но он должен был спрашивать.
Аоба выдохнул.
– Помню, однажды я прогуливался по пляжу, наполовину в поисках новых выживших, наполовину пытаясь убежать от себя, когда нашёл могилу. Не настоящую, тела там не было, просто знак. Деревянный крест с цепочкой на нём. Я стоял там, долго смотрел на него. На самом деле не думал, кто это сделал, или почему... но цепочка показалась мне знакомой. Но, чтоб меня, сказать я не мог. В конце концов, я пошёл обратно в лагерь. Я не взял цепочку. На ней ещё был крест. Я понял, что кто бы её ни повесил, у него была на это хорошая причина. На следующий день Синдзи нашёл меня, опять спрашивал про майора и Рей. Мне вновь пришлось причинить ему боль. Вот тогда я и вспомнил. Я побежал обратно к могиле. Она всё ещё была там. Это была цепочка майора Кацураги. Она... должно быть, отдала её ему в... тот день.
– Тот день? Вы имеете в виду Удар?
– спросила Мана.
Аоба отвёл взгляд и почесал руку. Он молчал.
– Вы не собираетесь рассказать мне о том, что произошло тогда, я права?
– спросила она.
Аоба почти рассмеялся.
– Нет, не собираюсь. Если я не рассказал никому до этого, то на что вы надеялись? Простите. Не хочу показаться грубым, но я должен этим детям больше, чем смогу когда-либо вернуть. Вот что я помнил прежде всего, когда вернулся. Что моя жизнь принадлежит им. И если я могу помочь им, в любом виде, я помогу. Простите, доктор Кирисима. Я знаю, что вы делаете свою работу, но тем же занимаюсь и я.
***
У остальных выживших сотрудников NERV имелись похожие истории. Решившие поведать об Ударе рассказывали мрачную историю о беспорядочных убийствах безоружных людей военными, о ликвидации. Некоторые припоминали странные слова вроде "деструдо", или "анти-АТ-поле", или "Конечная Догма". Никто не мог объяснить подробней: все либо начинали рыдать, либо хватались за голову и кричали.
Даже у вернувшихся военных истории различались. Они должны были сдержать Евангелионы и "обезопасить" пилотов. Все они приуменьшали резню в NERV, даже те, кто ненавидел организацию. Мана на них не давила.
Никто не мог точно описать, что же произошло после уничтожения красной Евы, за исключением одного офицера, который божился, что видел как из пирамидального главного здания NERV поднимался дьявол.
Остатки выживших "нервовцев", подобно Аобе, находились под домашним арестом. Запертых и охраняемых, их использовали только когда следователь вроде Маны решал, что пора опросить их вновь. Результаты всегда были одинаковыми. Она ненавидела вот так тревожить их, они и так уже прошли через многое, но она не могла отбросить факт того, что рассказы из первых рук давали преимущество над теми, кто полагался только на отчёты.
Мана вновь бросила взгляд на список выживших, поставив отметку напротив Аобы Сигеру. Все остальные имена уже были отмечены и она перелистнула страницу. Она быстро вспомнила имена высокопоставленных людей NERV, мечтая поговорить с Фуюцки Козо, или с Хьюгой Макото, или Ибуки Майей. Имена Акаги Рицко и Кацураги Мисато также всплывали каждый раз. Все они пропали: либо мертвы, либо в глубинах сна, дарованного кровавым морем. Они, и ещё два имени, которые все вспоминали, но боялись произносить.